— У дедушки вообще лучше, — подхватил я. — Лучше, чем в поселке и намного лучше, чем в городе. А ты просто молодец, столько мне интересного рассказала!

— Хочешь, я подарю тебе звонок? — вдруг спросила Ленка.

— Нет. Это слишком дорогой подарок, его я не возьму. К тому же, твои рассказы — лучший подарок. Когда вернусь в город, обязательно все запишу — получится целая повесть. Знаешь, как ее назову? «Рассказы девчонки со звонком!».

Еще в начале отпуска я твердо решил пожить на реке в разных местах, не важно где — куда занесет судьба; хотел доказать самому себе, что не пропаду в любых условиях — именно поэтому через неделю я распрощался со Степанычем и Ленкой.

Ниже по течению реки, недалеко от рыбачьего поселка жил резко индивидуальный человек — Николай. У него была хрустальная мечта — освоить всю Волгу, то есть, пожить на всем протяжении реки (само собой, его мечта по своему масштабу значительно превосходила мой план — пожить в нескольких местах). Я был уверен — слишком прекрасные мечты всегда нереальны, несбыточны, а фантастические планы строят только авантюристы, но моя уверенность оказалась ошибочной.

О Николае я узнал от Степаныча и заочно так загорелся познакомиться с этим человеком, что отправился на его поиски. На «большаке» поймал грузовик и прикатил в поселок.

— Чудик, слабосильный философ-самоучка! — отозвались рыбаки о Николае. — У него шило в одном месте. Жил припеваючи в десяти километрах вверх по реке. Место было добротное, участок освоен, все четко выстроено, приличный огород, сад — чего ему не жилось? Так нет, разобрал избу, сплавил сюда.

— Как сплавил? — переспросил я.

— А так. Как плот. И весь скарб на плоту, и жена и сын, и дочь, и кот ихний — умора! Как цыгане… Теперь обустраивается, поднимает целину — и чего ради?

Чудак Николай еще сильнее распалил мое любопытство — оно стало прямо-таки зоологическим. С этим зоологическим любопытством я и отправился знакомиться с «плотогоном».

Меня встретил высокий загорелый мужчина, с энергичными движениями — на вид лет тридцать с небольшим. Поражали его глаза — в них виднелась целеустремленность и свободомыслие. Это был волнующий момент, я сразу понял — передо мной необыкновенный человек.

— …Все так, — сказал Николай, когда мы сели покурить на недостроенной террасе, среди желтых тыкв, и я спросил: «Правда ли, что он сплавил свой дом?».

— Все так, — повторил он. — Я больше трех-четырех лет не могу жить на одном месте. У меня, понимаешь ли, страсть к переменам в крови. Смотри, что получается: люди всю жизнь живут на одном месте, окопаются, как кроты, и ничего не видят вокруг. А мир-то большой, понимаешь?! Ну, обжился ты на одном месте, ну поднакопил барахла, а что дальше? Сидеть и по телеку смотреть чужую жизнь?! Мне, понимаешь ли, нужны живые впечатления… Я не могу без дела. Люблю строить, и без хвастовства скажу, понимаю толк в строительстве. Вот к избе террасу ставлю, на прежнем месте было лишь крыльцо… Еще пару годков здесь покантуюсь, участок освою и разберу избу… Махну вниз по реке. Говорят, там привольней… И работы на новом месте всегда вдоволь… Понимаешь ли, когда всю жизнь живешь на одном месте, тебя подстерегает подводный камень — спокойная жизнь человека разъедает, как ржавчина.

— Понимаю тебя, мне сродни твои горячие мысли, — сказал я совершенно искренне, поскольку и сам в то лето был бродягой. — Мне нравится эта твоя особенность, твой образ жизни, но ведь у тебя семья. Им каково?

— У нас спетая команда, — усмехнулся Николай. — Моим ребятам и в одной школе учиться надоедает. Выбьются в отличники и говорят: «Скучно. В другую бы школу!». Вот так вот. Моя кровь — страсть к переменам… И сын не зря со мной живет, — Николай кивнул на подростка, который с надлежащим старанием тесал сосновый брус. — Он ведь от первой жены. Мог бы жить с матерью, но вот видишь, со мной, — Николай довольный потянулся. — А жена? Жена во всем меня поддерживает, иначе не прожил бы с ней восемь лет… Сейчас она с дочерью в поселке у родственников… Скажу тебе, я здесь бронзовую свадьбу отгрохал. С первой женой прожил семь лет и со второй уже восемь. Так то! В итоге женат пятнадцать…

— Суммарная бронзовая свадьба, — нашелся я.

— Точно, — усмехнулся Николай. — И бронзовая, и стеклянная, и деревянная, и ситцевая, какая хочешь…

Неожиданно пошел тяжелый дождь и Николай крикнул сыну:

— Убирай инструмент!

А мне махнул:

— Пошли в избу, уже ушица поспела…

В доме, расставляя на столе посуду, Николай ухмылялся и все больше подтверждал прозвище философа:

— Злые языки, разные недоброжелатели всякое обо мне говорят, но это от зависти. Некоторые люди ведь не только свои участки огораживают, но и мыслят ограниченно, понимаешь?.. А некоторые обогащаются — противно смотреть! В поселке есть один предприниматель — сдает туристам для охраны палаток своего пса. За плату. И лодку, и сарай сдает… Другой, тоже за плату, показывает грибные и ягодные места. Вот до чего люди дошли! Скоро дорогу будут показывать за деньги… Теперь понимаешь, почему я для них белая ворона?

— Как не понять. Но, наверняка, стяжателей не так уж много.

— Полно!.. Ясное дело, и нормальные есть, так те и относятся ко мне уважительно. Тоже завидуют, но по-хорошему; завидуют, что я легкий на подъем, — Николай снова усмехнулся (его усмешки и ухмылки были полны значения). — Непостоянство нормальная вещь. В природе все непостоянно, все меняется, как река… И в разных истинах надо сомневаться — это ведет к новым открытиям. А тот, кто ни в чем не сомневается, попросту дурак, — Николай в очередной раз усмехнулся, хмыкнул и подал мне деревянную ложку.

Уха была настоящая, волжская, со стерлядкой — такую ни в одном ресторане не отведаешь. И дело не в ее вкусовых достоинствах — от нее исходило тепло домашней еды. Кстати, от всего домашнего исходит особое тепло — от обжитой мебели и ношеной одежды, от кухонной утвари и простых обиходных вещей. Я ел уху и думал: «Причудница Ленка, чудесник Степаныч, чудак Николай — случайно ли это? Быть может, общение с рекой сделало их такими? Наверное, река несет в себе что-то такое, что делает людей необыкновенными, расширяет их воображение, выявляет таланты?.. Надо бы почаще окунаться в Волгу — может, и во мне откроются какие-то неведомые, дремлющие таланты… Собственно, чего откладывать — доем уху и окунусь».

Как бы прочитав мои мысли, Николай сказал:

— Вроде дождь стихает. После дождя река теплая.

Николай предложил мне остановиться в его «плавающим» доме и, само собой, я не заставил себя уговаривать. Три дня я помогал Николаю строить террасу, усердно осваивая профессии плотника, кровельщика и стекольщика. За эти дни я крепко сдружился с Николаем и его сыном Борькой — не по возрасту серьезным пареньком. Когда мы достроили террасу и «обмыли» ее, я распрощался с Николаем и Борькой — мы расстались, как родственники.

Заключительную часть отпуска я провел в Ярославской области (по совету Николая). Туда добирался на трех видах транспорта: вначале на попутном «москвиче», затем до Ярославля на автобусе, дальше — до Волги — на тракторе.

В тех местах деревни маленькие, в несколько дворов, и убогие, с разбитыми дорогами и ветхими настилами — вроде, ничего и не изменилось с царских времен. Есть и вовсе покинутые поселения, где от домов остались одни фундаменты, а меж старых одичавших яблонь бродят тоже одичавшие собаки и кошки.

В одном из таких мест, среди высокого леса, сохранилось два строения: низкая, полуразвалившаяся изба и покосившийся сарай — владения бабки Анастасии. В деревнях о бабке отзывались как о выжившей из ума старухе, которая чуть ли не вышла замуж за домового — во всяком случае по вечерам отчитывается перед ним за проделанную за день работу и вообще постоянно ведет беседы разного толка.

Бабка Анастасия имела огород, держала кур и козу, подкармливала приблудную собаку и дикого кота. До этой живности на чердаке у бабки обитал старый ворон — большая птица со смоляным оперением и зоркими глазами. Тот ворон сильно привязался к бабке: каждый день из других деревень притаскивал ей разные блестящие штуковины: пуговицы, бусины, осколки зеркал, алюминиевые ложки.