У меня же  был грузовик ГАЗ-АА, полуторка.  Машины была очень старая, с огромным количеством неисправностей. При машине был шофёр, старше меня в 2 раза, и солдат радист. Шофёр при каждом удобном случае напивался. А таких случаев было много, так как в Польше почти в каждом населенном пункте был частный спиртзавод, на котором делали вино, ликёры тому подобные напитки.

Естественно, русский солдат не мог пройти мимо. Помню, как в польском городе Иновроцлав встретили мы солдата, который нес брезентовое ведро (такие брезентовые ведра были при повозках, чтобы поить лошадей). Это  ведро было наполнено красным вином. Этот солдат сказал нам, где есть винный подвал, в котором находится очень много бочек с вином. Мы спустились в этот подвал, там стояли огромные бочки, простреленные из автоматов, из отверстий хлестало вино, на полу вино доходило до лодыжек, и все черпали вино прямо с пола или шли по этому вину к бочкам и подставляли тару: ведра, котелки, фляжки. У нас были с собой котелки и мы тоже набрали вина, но далеко котелок не унесешь и поэтому пили вино прямо на улице, выйдя с мокрыми ногами из подвала.

Потом наш стрелковый корпус, которому была придана наша дивизия, наступал на Варшаву. Мы со своими тракторами вошли в пригород Варшавы Прагу, и тогда мы получили приказ о прекращении наступления, поскольку  Варшава была уже взята нашими войсками (освобождена).

Затем наши войска стремительно продвигались до самого Одера. По дороге всюду попадались следы победоносного наступления русских. Позже, уже когда я был уже в Берлине, мне одна симпатичная немецкая б… (они все там б..) подарила мне фотографию с надписью «Zum anderken auf dem sigreichen formarsoh die russen»^[9].

Следы победоносного наступления русских были, наверное, меньше чем следы от наступления немцев на Советский Союз, но тоже были впечатляющие. Помню, что после переезда через реку, которая была границей Германии,  нас встретил плакат: «Вот она проклятая Германия!».  А дальше лежали трупы стариков, женщин и детей. Я видел убитую старушку, у которой в половые органы был вставлен деревянный кол длиной метра полтора. Грабежи и насилие тогда считались обычным делом. На наших солдат действовала статья писателя Эренбурга в газете «Правда»: «Кровь за кровь, смерть за смерть!»

Немецкие жители в страхе бежали от наступающей Красной армии, а те, кто не убежал, подверглись грабежам и насилиям. Особенно ценным считалось в то время забрать часы. Была в ходу такая байка: «Советский солдат (хохол) входит к немке с автоматом и говорит: «Храу, гурви маешь? Чи-ни? А то як звиздну^[10]».

Однажды ночью я получал задание: с двумя бойцами пойти на хутор (отдельно стоящий дом), чтобы охранять там немецкую семью: женщину и детей, так как она пожаловалась командованию, что её насилуют каждую ночь.

Мы прибыли в этот дом и устроили засаду. За ночь мы задержали 12 солдат, которые хотели её изнасиловать. Когда рассвело, то  она попросила отвести её в другую деревню, где жили её родственники. И мы её отвели, пройдя, кажется, километров пять – семь.

Когда наша дивизия приближалась к реке Одер, то нас направили на север,  к городу Штеттин, где Одер впадает в Балтийское море. Там были упорные бои, и там очень плотно были расположены населенные пункты, как у нас в Израиле вокруг Тель-Авива. Поэтому там было много немецкого населения. А у нас в полку был один старший лейтенант, который при любой возможности под угрозой оружия насиловал немок, Он рассказал нам, что там, в пригороде Штеттина увидел девушку лет пятнадцати, вынул пистолет и сказал: «Ком (иди)!». Мать в неё вцепилась и закричала: «Найн, найн», но он тут же при матери её изнасиловал. Мать девушки держала ей голову и плакала. Однажды, около города Альтдамм, где мы уже занимали позиции, он вдруг исчез на несколько часов. Когда вернулся, я его спросил, где он был. Оказывается, три дня назад он изнасиловал женщину, а потом обнаружил, что заразился гонореей (триппер). Надо думать, что в тот день он не был у неё первым. Тогда этот старший лейтенант разыскал велосипед, вернулся, нашел этот дом, эту женщину и застрелил её. Мы все возмутились,  когда он это рассказал. Она ведь не виновата, что кто-то её заразил. Но он сказал: «Больше она никого не заразит».

Последние дни войны

Альтдамм - особый эпизод в моей жизни.

Это город напротив Штеттина, очень укрепленный и наши войска в окрестностях Альтдамма прочно  застряли и несли большие потери.

Как я понял, нашему дивизиону (16 штук 152-мм гаубиц-пушек) дали приказ подавить огневые точки немцев. Там проходила железная дорога и была насыпь. Перед насыпью залегли наши войска, а за насыпью находились сплошные немецкие  дома, среди них виднелась кирха^[11]. Разведка обнаружила, что в кирхе находятся наблюдатели, которые корректируют огонь своих орудий и минометов.

Я, младший лейтенант, командир взвода управления, вместе с майором, командиром  дивизиона и солдатом радистом залезли в дом около насыпи, оставив пушки в тылу в полной в боевой готовности. И майор приказал мне лезть на крышу, чтобы оттуда корректировать огонь нашего дивизиона. Я был так горд. Такая честь для младшего лейтенанта стрелять из 16 крупных орудий!

Майор же остался внизу в подвале. Я, будучи на крыше, подавал команды ему в подвал, а он по радио передавал их на батареи. На крыше было неуютно. Стоял  апрель 1945 года, был сильный ветер с моря, а, самое главное, крыша  обстреливалась. Кругом свистели пули, по крыше барабанили осколки.

Я с биноклем стал наблюдать за кирхой и увидел там блеск стекол биноклей. Мне после артиллерийского училища впервые пришлось применять в бою свои знания теории стрельбы, за которые я в училище получил пятерку. Зная по карте координаты наших орудий, я определил прицел и азимут (направление), после чего крикнул майору первую команду на первый выстрел. Снаряд, выпущенный из одного орудия,  разорвался позади кирхи. Тогда я дал другую команду, изменив угол стрельбы, то есть ее дальность. Второй снаряд разорвался перед кирхой.  Вилка! Это то, чего артиллеристы всегда стремятся  добиться при стрельбе. Третий выстрел должен быть ударить по середине и накрыть цель. Я крикнул майору: «Вилка!», - и определил  новые данные для стрельбы. Он кричит мне: «Даю залп всем дивизионом».

Дивизион - это 16 орудий, по 43 кг каждый снаряд! Раздался такой грохот, и кирха рухнула в обломках кирпичной пыли. Обстрел наших войск сразу прекратился, а я кубарем скатился с крыши. Майор сказал мне: «Молодец, … твою мать!».

Вот такой боевой эпизод был в моей фронтовой жизни. Я за это получил орден Красной Звезды, а майор, сидя в подвале, – Орден Красного Знамени. И было мне отроду неполных 21 год. После Альтдамма нам всем вручили благодарность от Сталина, которая где-то хранится у меня. Причем это вторая благодарность, первая была за Белгород на Курской Дуге. Поскольку наша бригада, да и вся дивизия считались резервом  главного командования, то нас перебросили на Одер около Кюйрина, в направлении на Берлин. Там войска готовились форсировать Одер и штурмовать  Берлин.

Была середина апреля 1945 года. Меня к этому времени назначили командиром взвода топографической разведки. Это очень важная  должность в тяжелой артиллерии, так как от точности определения координат батареи и координат цели зависит точность стрельбы. А поскольку я в Альдамме, сидя на крыше без приборов, пользуясь только картой, сумел добиться точного поражения цели, то меня и назначили на эту ответственную должность.

Среди младших офицеров была такая иерархия: командир огневого взвода при пушках и тракторах; командир взвода управления – связь, приборы, выполнение распоряжений командира батареи. В батарее 2 огневых взвода: по 4 орудия, 4 трактора, один грузовик. В дивизионе – 4 батареи, то есть 16 орудий, 16 тракторов и так далее. Начальник разведки дивизиона – хотя и младший лейтенант, но уже интеллигенция,  элита, хотя должность, всего лишь,  капитанская. Кого попало на эту должность не ставили, так как для начальника разведки требовалось умение пользоваться картой, умение вести стрельбу и так далее. Я на этой должности, как ни странно, сменил фельдшера – старшего лейтенанта со множеством орденов и медалей. Однако этот фельдшер хорошо проявил себя на артиллерийской должности. Он был очень обижен, когда снова стал «лепилой» (так называли фельдшеров и санитаров, так как они лепили повязки на чирьи и другие повреждения). Но, по-видимому,  кто-то потребовал, чтобы на этой должности был все же артиллерист, а не фельдшер. А я, хотя закончил артиллерийское училище только 3,5 месяца тому назад, по-видимому, сумел доказать, что я уже артиллерист.