- А если я откажусь?

- Не порите горячку, Дарьянэ. Я повторю свое предложение во второй, в третий раз. В итоге вы все равно согласитесь.

- Но... насколько я знаю, способ изготовления досок - государственная тайна Ветряных Холмов. Вы предлагаете мне пойти на измену родине?

- Не предлагаю, - улыбка стала совсем плотоядной, - а настоятельно советую. В противном случае нам придется вас... уговаривать.

- Но я... - Даша запнулась. Ее голова внезапно заработала, в памяти всплыли основы логического анализа и Липкины слова:

"Порой ненароком услышанное слово может спасти тебе жизнь. Другое правило, не менее важное - уметь промолчать".

Ее отсюда не выпустят. Потому что вернувшись домой, она обо всем расскажет, и будет скандал, который подорвет не только торговые, но и просто добрососедские отношения Ордена с Холмами. Вот, куда пропадали сильфийские послы. Им тоже делали подобные предложения, а они просто не могли выполнить поставленных условий. Ведь мастера-досочники никогда не выезжают за границу, тем более с официальными визитами. Послы говорили, что не умеют делать доски, их убивали, а потом все валили на разбойников. Но Даша - не простой посол, она ведь агент тайной канцелярии на важном задании, она обязана выжить и вернуться к своим. Иначе в четырнадцатый корпус не возьмут... То есть, иначе Липка ничего не узнает о коварных планах Ордена.

- Что - вы? - участливо переспросил "охранник".

И вместо готовых сорваться с языка слов "Я ничего не смыслю в изготовлении досок", Дарьянэ сказала совершенно другое:

- Я... я должна подумать. Хоть одну ночь. Это все слишком неожиданно, я так не могу.

- Хорошо, думайте. А наутро мы снова встретимся здесь, и я хочу услышать от вас положительный ответ. И не пытайтесь сбежать, хуже будет.

Даша вздрогнула. Она как раз начала продумывать планы побега.

***

У Юргена было множество дел по работе. Требовалось привести в порядок картотеку самых видных благородных господ Ордена и убрать, наконец, оттуда покойного Жаврана Ара; слетать в восьмой, третий и тринадцатый корпуса за статистиками; поломать голову над полдесятком дежурных политических интриг и написать отчет руководству. Вообще-то, с отчетами полагалось маяться Липке, но тот, пребывая в расстроенных чувствах, свалил неблагодарный труд на подчиненного. Одним словом, работы Юре хватало. Однако, вместо этого он сбежал со службы в архив, где, пользуясь агентским доступом к сведениям о гражданах Холмов, принялся кропотливо просматривать личные дела. "Не так уж и много сильфов у нас живет, - утешал себя Юрген, - Чуть больше полусотни миллионов..."

Благодаря опыту работы в тайной канцелярии, он неплохо представлял, где и что искать. Поэтому уже к вечеру труд был вознагражден: юноша узнал имя Дашиной бабушки, ее адрес и краткое жизнеописание.

Фистерии Урь было сто семьдесят три года. Ее муж развеялся шестьдесят лет назад, дочь - восемнадцать. В молодости Фистерия работала одной из управляющих в резиденции Верховного. Потом долго вращалась среди высшего общества, ничем сильно не блистая. Спустя несколько лет после смерти дочери Фистерия Урь окончательно замкнулась в себе и почти не покидала своей усадьбы в северо-западной части Холмов, недалеко от гор и кислотных морей.

Юре было необходимо встретиться с госпожой Фистерией и обо всем ту расспросить. Ему казалось, пожилая сильфида знает Нечто. Но соваться к ней, представившись мужем Дарьянэ, было верхом глупости. Кто знает, какую роль отвели Юре в этой истории? Может, старуха его еще на подлете развернет. А надо, чтобы пустила в дом и разоткровенничалась. Перед кем раскрывают секреты такие замкнутые особы? Перед детьми бывших коллег? Но Юра не знал, какие отношения были у Фистерии с сослуживцами и придворными. Резиденция - тот еще серпентарий. Может, представиться историком или писателем? Такой вариант подошел бы, будь у сильфиды прогрессирующая мания величия - ее жизнь, уместившаяся в пять с половиной рукописных страниц, казалась зауряднее некуда. Или, может, изобразить из себя живописца? Все женщины любят, когда с них пишут картины. Да вот только Юра рисовал еще хуже, чем Липка - колдовал. Более-менее сносно он разбирался лишь в геометрии и картографии, но без дюжины линеек, циркуля и лекал не мог запечатлеть даже ромашки - она в его исполнении ничем не отличалась от паука, а тот - от размазанной кляксы.

Когда Юрген, сидя за узким читательским столиком, в десятый раз лихорадочно перелистывал личное дело Дашиной бабушки, отыскивая хоть какую-то зацепку, с которой можно было бы начать продумывание образа для визита, в архив смерчи принесли Костэна Лэя.

- А-а-а, - протянул он голосом, не предвещающим ничего хорошего, - вот ты где! Я его по всему корпусу полдня ищу, Тоню от работы оторвал своими расспросами, а он в архиве прохлаждается!

- Я работаю, - Юра попытался спрятать тонкую брошюрку личного дела с глаз долой, но не тут-то было.

Липка ловко перехватил бумажки, вчитался и съязвил:

- Ну и какое же отношение имеет бабушка Дарьянэ Эр по материнской линии к статистике роста преступности в пограничных лесах? Или ты сейчас примешься меня уверять, что старушка тайком подрабатывает разбойничьей атаманшей?

- Я хочу узнать правду о своей женитьбе! - воскликнул Юра, пытаясь отвоевать личное дело обратно.

Но Липка только спрятал руку с брошюркой за спину, а другой рукой щелкнул подчиненного по лбу. Получилось до обидного звонко, словно в пустую кастрюлю деревянной поварешкой ударили.

- Желание знать правду - это похвально. Но почему это занимает тебя в рабочее время, когда ты обязан выискивать правду не для собственной выгоды, а для государственной? Почему я должен один куковать в кабинете под березой, словно девица из сказки, которая ждет милого с войны? Или мне по корпусам мотаться? Вообще-то, при моем звании окружающие могут расценить такое поведение как первый признак впадения в детство. И вообще, Юрген Эр, для тебя приказы начальства - пустой звук? Ты полагаешь, если у нас дружеские отношения, то можно спокойно улетать из корпуса в рабочее время? И почему ты не встаешь, когда я с тобой разговариваю?! Совсем распустился!

Юра опешил. Таким тоном Липка не говорил с ним никогда. И никогда не заставлял соблюдать субординацию - они оба взвыли бы уже через неделю такой жизни.

- Какая муха тебя укусила?

Липка был зол, раздражен и, казалось, ненавидит себя за все, что сейчас делает.

- Встать, я сказал! Или я и впрямь настолько скверный начальник, который не может ни уследить нормально за подчиненными, ни призвать их к порядку?!

- Да ты об тучу ударился, - разинул рот юноша. - С чего вдруг такие мысли?

На миг ему показалось, что сейчас Липка в лучших традициях воспитания младших по званию проломит стол кулаком, по-командирски рявкнет, за неподчинение сорвет с нерадивого сотрудника погоны и ушлет его под арест. Но тот лишь скривился, как от зубной боли, и молча бросил личное дело на место. Было видно, что агент сам уже ненавидит себя за эту вспышку гнева.

- Костя, - тихо спросил Юрген, - что случилось?

Липка махнул рукой.

- Не обращай внимания. К нам глава корпуса заходил, увидел, что тебя нет на месте, высказал мне, мол, я протеже распускаю. Уже давно не мальчик, а по-прежнему сам должен статистики собирать... - он сел рядом с "протеже", запустил пальцы в волосы, молчал долго, потом проговорил: - Прости, Юрка, столько навалилось сразу, а ты еще и отлучился, ни слова не сказав.

- Сознаю, что поступил безответственно, - покаялся Юра.

- Да ладно, лети ты к этой бабке, как ее там, Фистерии. Может, правда все узнаешь и успокоишься наконец.

- Я только не могу придумать, кем представиться, чтобы войти к ней в доверие, - гроза миновала, так почему бы не спросить совета, когда он так нужен.

- И какие есть варианты? - прищурился Липка.

Юра перечислил. Друг объявил, что он валяет дурака и усложняет простейшую задачу. Надо напрямик назвать себя агентом четырнадцатого корпуса, показать кучу соответствующих бумажек и узнавать все, что пожелаешь.