Филипп заметно мнется, подыскивая слова:

— Ну, тогда я вдруг почувствовал, что боюсь за тебя.

Я несколько раз сглатываю, пытаясь избавиться от комка в горле, опасаюсь, что парень таки добьется своего и я разревусь. Чтобы выиграть время, внимательно осматриваю мускулистые ноги Филиппа, его узкую талию и понимаю, какие у него широкие плечи, и руки выглядят сильными. Кажется, что они смогут остановить гору обрушившихся со скалы камней.

И он заботится обо мне. Приходится еще раз сглотнуть. Ерунда. Его поведение еще ни о чем не говорит. Никто о тебе здесь не беспокоится. Ты одна. Предоставлена сама себе. Это все просто твоя реакция на события утра. Соберись, Эмма, его забота о тебе может быть наигранной.

— Все в порядке? — Он ловит мой взгляд, смотрит мне в глаза. Только теперь я замечаю, какие у него красивые глаза — светло-зеленые с лиловым оттенком, как свежие артишоки. Я не могу отвести взгляд, чувствую себя ужасно слабой в этот момент. Ничего больше не хочу, только бы он меня сейчас обнял.

Но все, что я могу выдавить из себя на его заботливый вопрос, — это хриплое «да».

Пока я поднимаюсь в спальню для девочек и упрекаю себя в том, что была так холодна с Филиппом, меня пронизывает одна мысль: если я сейчас просто исчезну, станет ли меня кто-нибудь разыскивать? Будет ли вообще это кого-то волновать? Станет ли по мне кто-то скучать?

Словно в трансе, я вхожу в спальню, где не просто душно — вместо воздуха в легкие попадает какой-то липкий пар.

Прежде чем одеться, я подхожу к нише со стеклянными жемчужинами и трогаю холодные гладкие выпуклости. Снова вспоминаю те печальные засечки на двери в камере. У меня возникает вопрос: хотела бы мама, чтобы я узнала обо всем этом, или ее это только опечалило бы? Невольно я думаю о Филиппе и о том, понравился ли бы он ей.

Надевая джинсовые шорты и футболку, не могу не признать, что он мне очень нравится. Его зеленые глаза, коротко стриженные волосы. Но я о нем ничего не знаю. Мне еще не представилось случая расспросить его о том, что значила его фраза про наших отцов. И я все еще не могу быть уверенной в том, что его симпатия не часть этой общей игры. Как, например, сегодня утром в кухне сочувствие Себастиана. Это не помешало ему втолкнуть меня в камеру и закрыть там. И София не такая уж простая штучка, какой кажется на первый взгляд. Как я могу кому-нибудь доверять, если не в состоянии полагаться даже на собственные наблюдения?

Бога никто никогда не видел. Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас. (Первое послание Иоанна 4:12)

Агнесса стояла на коленях на одной из церковных скамеечек для молитвы и была так увлечена, что даже не ощущала холода, исходившего от кафельного пола, не слышала осторожных шагов. А когда она почувствовала чужую руку на своем плече, то вздрогнула от ужаса. Книга для духовного чтения с грохотом упала на пол маленькой капеллы, которую освещали лишь мерцающие жертвенные свечи в нишах у двери. Агнесса инстинктивно спрятала бабушкины четки в карман.

— Что ты здесь делаешь посреди ночи? — спросила Марта.

Агнесса с облегчением обернулась.

— А ты? Что ты здесь делаешь? — Она удивилась, что на Марте в такой холод была лишь одна накидка. Агнесса надела все, что у нее было: две блузки, вязаную кофту, шерстяную юбку, две пары колючих колготок, носки, накидку из сукна, поношенную шапку, шарф и полусапожки. И потом прокралась в часовню. Она надеялась, что Гертруда при минус десяти откажется от своего обычного ночного патрулирования. Но что здесь забыла Марта? Неужели она шла вслед за ней?

— Молюсь пресвятой Деве Марии, как видишь.

— Чтобы она тебя отсюда вытащила, или как?

— Ты ничего не понимаешь. — Агнесса наклонилась за книгой и прижала ее к груди, словно драгоценность.

Марта покачала головой.

— На самом деле я никак в толк не возьму, как кто-то в твоем положении может еще верить в Бога или, скажем, в какого-нибудь инопланетянина.

Агнесса улыбнулась.

— Бог не инопланетянин!

— А я так думаю, бездушный, бесполезный инопланетянин.

Агнесса перекрестилась.

— Иногда можно подумать, что твоими устами говорит сам дьявол.

— Я знаю одного дьявола, и его имя начинается на букву Г.

Как всегда, Марта высмеяла ее.

Девочка очень хотела бы переубедить Марту, доказать, что та ошибается. Но пусть ей и нравилась Марта, Агнесса все равно ее боялась. У Марты не было убеждений, она тайком читала запрещенные газеты, казалась пустышкой, в душе у нее не было стержня. Ничего, что могло бы помочь определить, где зло, а где добро.

Агнесса чувствовала: Марта ищет именно этого понимания, только поэтому хочет фотографировать новые лица и понять, что скрывается в душе человека.

Такие девочки, как Урси, давно сдались. Старались просто выжить. Если для этого приходилось молиться, они молились, если нужно было ябедничать, они ябедничали.

— Если хочешь, я открою тебе свою тайну.

Тайны — это плохо, Агнесса знала точно. И ей следовало бы, в общем, ответить «нет». Марта была безбожницей, а тайны — это то, чего лучше Агнессе не слышать.

«“Лучше” и “в общем”. Именно эти слова и ведут к нарушению моральных устоев», — об этом часто говорила Гертруда на ежедневной проповеди перед трапезой. Девочки сидели перед тарелками, от которых шел пар, а Гертруда в черной сутане, нахохлившись, как ворона, говорила о том, как попасть в рай, и о том, что сатана подстерегает в мерзости. Когда она говорила, все сидели так тихо, насколько это было возможно. Слышно было даже, как трутся о подбородок накрахмаленные завязки ее чепчика. Сегодня подавали любимое блюдо Агнессы — айнтопф[7] «Пихельштайн». И пока ее нос вдыхал ароматы бульона, а во рту скапливалась слюна, нужно было упереть руки локтями в стол, сцепить пальцы, прижимая указательный палец правой руки к губам, чтобы не произнести ни звука, пока не окончится проповедь. А она оканчивалась ровно тогда, когда на поверхности бульона жир застывал белыми пятнами.

— В общем, вы хотите подумать о Боге, но еда вводит наши слабые тела в искушение! В общем, вы хотите, чтобы ваши мысли очистились, а ваше тело несет вам мерзости. Если вы здесь у нас хотите ощутить предзнаменование рая, нужно духовно очиститься, вы не должны ничего оставлять в себе, нужно все рассказывать мне, чтобы ваши мысли и чувства жили в свете. Для этого вам не стоит ничего утаивать. Ведь тот из вас, кто скрывает свои грехи, передает сатане власть над собственной жизнью.

Лучше и в общем. Агнесса смотрела на Марту, подруга замерла и не сводила с нее глаз. Иногда даже замирала с фотоаппаратом. Конечно, лучше было бы не знать тайн этой девочки, тогда бы Гертруда точно не смогла ничего из нее выбить.

Но Марта единственная, кто не боялся проводить время с Агнессой. И только Марте Агнесса нравилась.

— Что за тайна? — спросила Агнесса.

— Это там. — Марта указала на алтарь и помчалась к нему. — Пойдем со мной!

Агнесса нерешительно последовала за подругой. Алтарь посвящался Деве Марии, и чем ближе девочка подходила, тем больше пропадало желание что-либо выяснять. Что задумала Марта? Агнесса остановилась, наблюдая озорные огоньки в глазах подруги.

— Ты действительно глупая овечка! Неужели ты боишься?

— Нет, — прошептала Агнесса. — И я не глупая. А вот ты глупая, потому что открываешь мне свои тайны.

Марта подошла ближе и взяла Агнессу за руку:

— Ты права. Если не обращать внимания на твою одержимость Девой Марией, ты самый умный человек на этой планете. Я доверяю тебе.

Агнесса невольно спросила себя, может ли она в свою очередь довериться Марте. И очень расстроилась, оттого что не была в этом уверена. Чтобы как-то замять это скрытое предательство, Агнесса сильно сжала руку Марты.