Забэл тихо откликнулась:

– Прости, пожалуйста, немного задумалась… Ты рассказывай. А где теперь этот Толстый Мик из-за хребта Йотунхейм?

Забэл вытянула лапы Берсерка, проверила суставы и работу его боевых когтеножей, деликатно обойдя несомненные достоинства и свидетельства его любвеобилия и чадолюбия. Они выглядели внушительно и не нуждались в помощи человека.

А Берсерк, полностью погрузившись в блаженство, которое раньше ему не приходилось испытывать, продолжал урчать хрипло и немного лениво: «Люди из деревни Тиммерхавн говорят, что теперь он не может найти себе медведицу, потому что окривел… Так и шатается по лесам один. Если встречу на моей земле, разорву пополам, мясо пусть лисы сожрут, а шкуру отдам тебе. Хочешь шкуру Толстозадого Мика? Ты что, мне не веришь? Спроси у Гаупе Бесхвостой, она никогда не врет… Я если что обещаю, всегда выполняю… Правда, шкура у него теперь в заплатах, но ты отдашь ее в деревню, и тебе сошьют из нее шапку и рукавицы. Там, откуда ты пришла, холодно, наверное…»

Смеясь и слушая хвастливые байки Берсерка, Забэл обеими руками разгладила густую короткую шерсть, выбрала еловые иголки и другой мелкий мусор, добралась до кожи, пробралась сквозь толстый панцирь мышц, проверила внутренние органы и ликвидировала все старые и новые шрамы, рубцы, раны, узлы и зажимы, накопленные Берсерком за многие столетия его суровой жизни в лесах вокруг озера Эль-явр.

Она гладила, нажимала и проникала пальцами в тело, иногда легко и невесомо, иногда довольно сильно. Ее никто не учил этому, она действовала интуитивно, направляя луч нежности из своего сердца в руки и концентрируя энергию в центре ладоней. А потом этот золотой шар растворяла и выпускала живительными струями из кончиков пальцев. Все действия она совершала бездумно. А может быть, мистическая душа Берсерка, много повидавшая за тысячу лет жизни, подсказывала ей, что надо делать.

Спустя недолгое время Хильда вышла на крыльцо, чтобы предложить боевому коту свежей рыбки. Она увидела, что распростертый на траве Берсерк окружен полупрозрачным и светящимся золотым шаром, а над головой Забэл дрожит и переливается густой воздух, как фонтан оранжевого пламени.

Солнце уже исчезло в тумане над западным берегом озера, и сумеречный свет придал фантастический вид картине исцеления мистического животного земной женщиной. «Интересно, – подумала Хильда, завороженно глядя на Забэл и лежащего перед ней Берсерка, – а как тот грек-художник, Лукас, нарисовал бы всё это? Наверное, он сумел бы написать такую замечательную картину, что ее сразу взяли бы на аукцион Сотби или Кристи. Жаль, что я не умею рисовать. И жаль, что Лукас не видит этого». Она тихонько вздохнула и присела на ступеньку крыльца.

Сеанс исцеления был прекращен внезапно и грубо. Черная тень упала на Забэл, но она не остановила движения рук, только подняла глаза. На гранитной дорожке стояла Йотта-хромоножка.

Древняя вёльва фру Йотта Свамменхевен была одета странно, но с изяществом. На ней были узкие брюки из черной тонкой кожи, заправленные в высокие горные ботинки с толстой рубчатой подошвой. Подол короткой коричневой юбки из плотной ткани был украшен солнышками-свастиками левого оборота и трилистниками.

Этот орнамент был вышит красными и зелеными шерстяными нитками и повторялся на вороте серой шелковой блузы и рукавах. К рюкзаку из невыделанной шкуры оленя, висевшему за ее плечами, ремешком была пристегнута свернутая красная куртка. Седые волосы заплетены во множество косичек и перетянуты кожаным ремешком под затылком.

Йотта стояла, опираясь на свою трость, и насмешливо смотрела на Забэл.

– И с чего ты решила, что этот жалкий вонючий ошметок мяса в изношенной до дыр шкуре достоин таких изысканных и целебных ласк?

– Он попросил погладить его, – тихо сказала Забэл и посмотрела прямо в глаза Йотты-хромоножки.

И тут произошло событие, короткое, как взмах крыла стрекозы. Из черной бездны глаз Забэл заструился мощный и яркий, почти солнечный поток, а прозрачные серо-голубые глаза Йотты вдруг потемнели, как скалы хребта Йотунхейм в безлунную ночь, и выплеснули черную струю раздражения. Оба потока столкнулись, и пространство вокруг двух женщин завихрилось. Визгливо вскрикнули скрипки, протяжно прозвучали стоны тромбонов и короткие басовые проклятия контрабасов.

Битва длилась недолго, всего два взмаха ресниц Хильды. Она в изумлении уронила рыбу, которую приготовила для Берсерка. И вдруг Забэл встала, не отрывая взгляда от глаз Йотты, и, перекрывая звуки и заполнив всё пространство, прозвучал проникновенный и повелевающий голос виолончели. Всё стихло. Йотта-хромоножка отвела взгляд. И задумалась, глядя на темный лес.

А тем временем Берсерк, нимало не смущенный, в отличной боевой форме, мощным прыжком преодолел расстояние до рыбы, лежащей на траве у ног Хильды. Захват зубами, осторожный взгляд на Хильду с наилегчайшим оттенком вынужденной благодарности, и Берсерк растворился в темноте.

Йотта-хромоножка еще раз, уже спокойно и даже печально взглянула на Забэл, вернувшуюся к своим травам, потом резко повернулась и, стуча тростью, ушла по гранитной дорожке в сторону берега.

Забэл и Хильда потом не могли вспомнить, ушла ли она по воде или взлетела в воздух, оседлав свою трость. Но это не важно. А важно то, что через час Хильда угощала Забэл чаем и пирогом с творогом.

Она с открытым ртом слушала рассказ об удивительной горной стране, где красные скалы держат в ладонях древние монастыри. Где люди вспыльчивы и упрямы, а в садах растут душистые абрикосы и персики.

Бесцеремонный стук в дверь и хриплое урчанье Берсерка заставило Забэл умолкнуть.

«Что, уже и любимую супругу с детьми проведать запрещено? В конце концов, существует закон о воссоединении семьи, и я требую его исполнения».

– Пожалуйста, кто же тебе запрещает? – Хильда открыла дверь и Берсерк, нагло щуря желтые глаза, вошел в дом, снисходительно задев ее ногу хвостом.

Он не спеша направился в угол, где стоял деревянный ящик с его детьми и их мамой, беленькой скромницей, и по очереди всех обнюхал. Довольно равнодушно, просто исполняя отцовский долг. Потом вспрыгнул на широченную тахту, где могли бы поместиться четверо крупных мужчин и три охотничьих собаки, и уже никакая сила на свете не могла его оттуда согнать. Он намеревался в эту ночь остаться в доме.

Чай Забэл приготовила сама, из девяти растений, которые выбрала из своего большого полотняного мешка. Она сосредоточенно отсчитала нужное количество веточек, корешков, листьев и цветков и залила их холодной водой из озера Эль-явр. Прозрачный сосуд, в котором лежали растения, она держала в руках, вращая его по часовой стрелке и поглаживая стекляннные бока, как бы возводя вокруг него невидимую стену. Похоже на то, как гончар из крутящегося куска глины выращивает глубокую чашу или кувшин. Когда растения согрелись до температуры ее рук, она попросила Хильду налить кипящей воды в большую кастрюлю, погрузила туда сосуд с чаем почти до самого горлышка и так держала его, аккуратно потряхивая и вращая, пока он не разогрелся «до звона колокольчиков». Так Забэл ответила Хильде, когда та удивленно спросила:

– А как ты определила, что чай готов?

– По звуку… Когда растения полностью отдали свои души воде, они звенят колокольчиками. Когда люди умирают и отдают свои души Богу, тогда звучат большие человеческие колокола. А у растений души маленькие, изящные, тихие. Вот и звучат нежные колокольчики. А ты не слышишь, Хильда?

– Нет, не слышу, я только вижу вокруг тебя какой-то нежный желто-зеленый туман. Он переливается и отсвечивает оранжевым. Так красиво, что хочется плакать… Но ты не слушай меня, я, наверное, просто выдумщица… И еще у меня развито зрительное восприятие. Так мне сказал наш профессор Вильфранд. Он очень знающий человек. И загадочный. Я тебе потом о нем расскажу…

– Нет, ты не выдумщица, Хильда. Это души зеленых растений отдают свою энергию воде. Но ее так много, что она уходит и в пространство вокруг сосуда, а скоро и вся комната наполнится ею. Ну вот, чай готов.