Не будет большим открытием сказать в заключение, что А. Д. Сахаров — явление нашей жизни и нашего общества. В моей жизни ОН действительно остается таким.

Эдвард Теллер

Сахаров — оптимист

Когда Горбачев приступил к своим великим преобразованиям, то для всего цивилизованного мира это оказалось полной неожиданностью. Строились всевозможные домыслы относительно того, что побудило его к столь радикальным решениям. Я убежден, что причин тут было множество, но что ключевую роль здесь сыграла деятельность Андрея Сахарова.

Андрей Сахаров внес огромный вклад в мировую науку и в военную мощь Советского Союза. Но замечателен Сахаров был не только этим: когда действия Советского правительства нарушали права граждан и угрожали миру, он использовал свой огромный авторитет для того, чтобы этому противодействовать. Андрей Сахаров обладал чрезвычайной силой характера и величайшим мужеством.

Решение вернуть Сахарова из Горького в Москву было для меня первым неожиданным поступком Горбачева. Среди советских диссидентов Сахаров, конечно, занимал особое место. Но в данном случае, я думаю, Горбачевым двигало чувство личного уважения к Сахарову, а не политический расчет.

Сахаров оказал мне честь, написав в своих «Воспоминаниях», что «…в сороковых-пятидесятых годах моя позиция… была очень похожей на позицию Теллера, являясь ее „отражением“… Защищая позицию Теллера, я одновременно защищаю и свои действия в тот период жизни…» (Нью-Йорк, 1990, с. 137). Но если я выступил против общественного мнения в стране, в которой оно является важнейшей силой, то Сахаров восстал против обладавшего абсолютной властью правительства. Его положение было гораздо опаснее моего. Постепенная и внутренне последовательная смена взглядов привела Сахарова к большим личным потерям. Жизненный подвиг Сахарова принадлежит к числу редчайших в человеческой истории.

Я следил за сахаровскими работами, как научными, так и общественными, на протяжении многих лет, но единственная наша встреча была очень короткой. Когда он, наконец, смог приехать в Соединенные Штаты, я был очень рад его видеть — это было неожиданно и прекрасно. Нескольких минут, отведенных нам для встречи, было явно недостаточно для того, чтобы разобраться в том, чем различаются наши точки зрения, и тем более договориться по спорным вопросам.

Была, однако, одна важная область, в которой мы обнаружили полное согласие друг с другом. Наше мнение тут отличается от взглядов тех, кто не думал над этим долго и глубоко. Мы с Сахаровым согласились, что ядерные реакторы необходимы человечеству и что они могут быть гораздо чище и безопаснее любых других источников энергии.

Замечательно, что мы с Сахаровым пришли к соглашению и по одному частному вопросу: соображения безопасности требуют размещения ядерных реакторов под землей. Это позволит избежать каких бы то ни было катастроф с реакторами.

Хотя у нас и не было времени для полного согласования наших взглядов на технический прогресс, я полагаю, что Сахаров поддержал бы меня в следующем:

— технический прогресс необходим для всего мира;

— идти по пути прогресса нужно с достаточной осторожностью;

— если соблюдать осторожность, прогресс вполне безопасен.

Развитие техники приносит с собой новые возможности, новые опасности, но также и новые гарантии. Если мы хотим покончить с голодом и нищетой и обеспечить мир во всем мире, то без технического прогресса нам не обойтись. Размещение ядерных реакторов под землей есть существенный шаг, позволяющий избавиться от страха перед аварией и пользоваться преимуществами чистого, безопасного и мощного источника энергии.

Мое краткое общение с Сахаровым утвердило меня в мысли о том, что он был оптимистом. Себя я тоже считаю оптимистом. По-моему, оптимизм — это необходимая добродетель.

Пессимист — это человек, который всегда прав, но не находит в этом никакой радости. Оптимист же верит, что будущее не предопределено, и старается всячески его улучшить. В условиях, в которых жил Сахаров, для сохранения оптимизма нужна была огромная духовная сила. У Сахарова она была. Он много сделал для разрешения конфликта между Востоком и Западом, и мы с благодарностью будем его помнить.

В. Ф. Турчин

Впереди всех и в одиночестве

Как-то в начале 70-х гг. американский журналист сказал мне: «Вы знаете, в Америке есть такое мнение, это недавно было написано в журнале «Тайм», что Сахаров, хотя он и замечательный человек, в сущности, не более чем генерал без армии. Вы согласны?» Я сказал: «Нет. Но не потому что у Сахарова есть армия, а потому что он не генерал. Тем не менее он играет более важную роль, чем весь генералитет Советской Армии».

Люди, вошедшие в историю, могут быть, в первом приближении, разделены на вождей и пророков. Вожди указывают людям, что они могут сделать, и люди следуют за ними массами. Пророки и святые указывают людям, что они должны были бы делать, но не делают по недостатку мудрости или мужества. Массы не любят этого и платят раздражением и часто ненавистью. Роль пророков в истории однако не меньше, чем роль вождей. День за днем, год за годом их слова и пример воздействуют на образ мышления масс, что в конечном счете ведет к эпохальным историческим переменам. Сахаров принадлежал к категории пророков и святых, но не к категории вождей. Даже среди диссидентов он не играл роли лидера в обычном смысле слова. Он никогда не побуждал людей следовать за собой. Наоборот, он следил за тем, чтобы его моральный авторитет не побудил кого-либо делать слишком смелые поступки, к которым человек не был еще подготовлен.

Смерть Андрея Дмитриевича вызвала проявление уважения и любви к нему со стороны масс, чего он не знал при жизни. Может быть, проживи он немного больше, он оказался бы центром кристаллизации массового движения, которое вывело бы страну из тупика. Может быть. А может быть и нет. Наверное, он опять оказался бы на шаг впереди всех и в одиночестве. На его похоронах, которые транслировались телевидением по всему свету, мне бросился в глаза один из плакатов: «Прости нас!» Так обращаются к святому, не к лидеру.

Я познакомился с Андреем Дмитриевичем осенью 1968 г. Я написал эссе под названием «Инерция страха» и запустил в самиздат. Мне хотелось узнать мнение Сахарова. Я попросил общего знакомого передать работу Андрею Дмитриевичу. Он нашел ее интересной, и мы встретились. Годом позже у меня возникла идея, что было бы хорошо, если бы представительная группа ученых, академиков, объяснила правительству и народу, что демократизация необходима не только сама по себе, но и для успешного развития экономики. Я составил предварительный текст письма к правительству, в котором начавшиеся тогда неудачи в экономике объяснялись как следствие тоталитарной политической системы и предсказывалось, что если политическая система не будет модернизирована, то и экономика придет к полному и непоправимому упадку. Не будучи академиком, я пришел к Сахарову с предложением собрать десять-двадцать подписей академиков под такого рода письмом. Сахарову понравился текст. «Но я не уверен, — сказал он, — что я найду хотя бы трех академиков, которые согласятся участвовать в этом, не то что двадцать. Я все же попробую».

Это было в начале 1970 г. Время было тяжелое. После краткого периода увлечения письмами протеста, который закончился с вторжением в Чехословакию, либеральная интеллигенция все более откатывалась в пессимизм и пассивность. Через пару недель Андрей Дмитриевич сказал мне: «Это безнадежно. Я не нашел никого. Но такое письмо нужно. Я добавлю к нему список конкретных мер, с которых можно было бы начать демократизацию, и давайте подпишем его вдвоем». Позже мы показали письмо Рою Медведеву, который охотно присоединился к нам, и в марте 1970 года письмо было отправлено в правительство. Вскоре оно стало широко известно по обычным для того времени каналам: самиздат, зарубежная печать, радио. Горбачевская гласность и перестройка начались, в сущности, с выполнения тех начальных двадцати пунктов, которые Андрей Дмитриевич сформулировал в этом письме.