В перерыве, в районе трех, когда они успевали накормить всю округу, Лу говорила, что ей хочется размять ноги и выйти на солнышко, раз уж установилась прекрасная погода; каждый день, с понедельника по пятницу, она гуляла с четверть часа, всякий раз выбирая себе новый маршрут, покупала газету и просматривала ее в первом попавшемся кафе.

В понедельник она купила "Либерасьон" в конце улицы Тронше, пролистала ее в баре "Ампир", на углу улицы Матюрен. "Либерасьон" посвятила похоронам принцессы, помимо первой полосы, еще шесть. Шесть полных страниц в честь "Последнего выхода к народу народной принцессы" и треть страницы в честь Матери Терезы и "Национального траура по "святой из Калькутты". Лу торопилась, ей хотелось как можно скорее покончить с этим. Но все-таки она успела заметить, как маленький Гарри кладет на гроб матери свой букет, несколько белых роз, и подпись: "Mummy"[2]. Что я могу поделать? — повторяла она. Разве я в чем-то виновата? Она оставила "Либерасьон" в кафе.

Ночью ей приснился сон. Два миллиона светловолосых мальчиков шли за гробом, у всех серьезные торжественные лица. Вокруг розы, море роз. В гробу Лу плакала навзрыд. Никому не было до этого дела, ее несли хоронить, и плачь не плачь, ничего не изменишь. Она проснулась в холодном поту.

Во вторник она купила "Фигаро". Во вторник, девятого сентября. В киоске на улице Оперы. Устроилась она в соседнем баре, в "Пирамидах".

Ей бросился в глаза анонс на первой полосе: "Леди Ди: загадки расследования". В статье на тридцатой странице перечислялись "Восемь вопросов, связанных с трагедией в тоннеле Альма". Два из них напрямую касались Лу. Полиция исключает ("похоже, исключает") вероятность того, что другая машина помешала движению "мерседеса", телохранитель, "главный свидетель", в скором времени представит свою первую версию событий в письменном виде ("должен представить").

Лу перечитывала эти строки снова и снова. Сердце у нее колотилось, она повторяла себе, что ничего еще не ясно, нельзя сказать, угрожает ей что-нибудь или нет. "Полиция, похоже, исключает вероятность того, что другая машина помешала движению "мерседеса". "Тревор Рис-Джонс должен представить свою версию событий в письменном виде".

Ночью Лу снилось, что она разглядывает фотографии на большом экране. Она сама меняет слайды в маленьком проекторе, в полной темноте. И на всех фотографиях снята она сама, за рулем, в профиль, анфас, на экране четыре на четыре метра. У нее лицо человека, замыслившего побег, сжатые губы, тяжелый взгляд.

Теперь ей каждую ночь снились сны. Проснувшись, она продолжала думать об этих снах. Кошмары преследовали ее, возвращаясь с той же неизбежностью, с какой по утрам, после ночного забытья, возвращаются тяжелые мысли, мучившие накануне. Ей приходилось по целому часу убеждать себя, что это всего лишь сон, иногда на это уходило все утро. По радио больше не говорили об аварии, говорили о разрушенных израильскими танками палестинских домах, о погромах в Алжире, о министре образования, который не в меру резко критиковал преподавателей, вызвав тем самым всеобщее возмущение. Лу не вслушивалась. Ее кошмары были куда реальнее, чем голоса журналистов, ее наваждения — куда страшнее радиотрескотни.

В среду она купила "Монд" в киоске, гнездившемся рядом с кинотеатром "Гран Рекс", на бульваре Пуассоньер. Было еще тепло, она присела на скамейку перед театром "Жимназ", спиной к бульвару. И сразу все померкло. Материал об аварии вынесли на первую полосу, все начиналось сначала, заголовок гласил: "Следствие по делу о гибели Дианы Спенсер". А внизу длинная статья: "Порядка тридцати сотрудников уголовного розыска продолжают расследование аварии. Опрошено около сотни свидетелей. Работа полицейских осложняется большим количеством ложных показаний и распространением слухов".

А внутри на целую страницу: "Диана: факты против слухов".

"Крайне редко дорожная авария привлекает внимание всего мира, — так начиналась статья. — Крайне редко судебному расследованию сопутствует такая волна ложных показаний и невероятных слухов". "Пятьдесят следователей", "отдел криминалистики полиции Парижа", "судебное дознание"… Все то же кровавое кино — "превышенная скорость", "водитель в состоянии тяжелого алкогольного опьянения", "сильнейший удар". Все те же кадры, те же жалкие второстепенные персонажи. И в самом низу второй колонки: "С первых же дней расследования возникло предположение о том, что на пути "мерседеса" оказался автомобиль, двигавшийся с умеренной скоростью и вынудивший — умышленно или нет — водителя "мерседеса" резко взять в сторону; этот автомобиль до сих пор не идентифицирован".

"Возникло предположение", "не идентифицирован", — перечитывала Лу, пытаясь понять. Значит, они думают, что в тоннеле была какая-то машина-улитка, но не могут это доказать. Предположение, всего лишь предположение, повторяла про себя Лу. Стало быть, у них нет фотографий, нет точных свидетельств, нет ни марки, ни номера машины.

Она принялась читать дальше. Одного из фотографов звали Рат. Ромуальд Рат. Это он отодвинул руку Дианы, чтобы открыть лицо.

Лу остановилась на следующем абзаце. "Долгожданное свидетельство телохранителя". Тревору Рис-Джонсу оторвало язык. "Он не может говорить, хотя находится в сознании. Однако, учитывая пережитый им шок и длительную кому, неизвестно, сможет ли он ясно вспомнить минуты, предшествовавшие аварии".

Лу снова ощутила солнечный день, почувствовала, как солнце жарит ей плечи. Ликуя, она вздохнула полной грудью. Тревор лишился языка, и если даже он напишет что-нибудь, у него могут быть провалы в памяти. Предположение о машине-помехе не доказано. И о самой Лу здесь не сказано ни слова. О ней, о беглянке. Прошло уже две недели после аварии, и ни разу не всплыло имя… Лу не осмеливалась даже мысленно произнести это имя. Если она его не назовет, никто его не услышит и, может быть, никогда не узнает.

*

Вечер и весь следующий день она провела, терзаясь сомнениями. Она получила наконец передышку. Но не обрела покоя. Она чувствовала себя так, словно у нее с головы сорвали мешок, который мешал дышать, облепив глаза, рот, ноздри, и теперь она, жадно ловя воздух, видит, что находится в тюрьме, в карцере, без единого лучика света.

Свободна — но не больше, чем мышь, когда кошка ненадолго ослабит хватку, чтобы насладиться ее метаниями, жалкая, глупая мышь, которая не знает, где спряталась кошка, не понимает, что происходит, и так ничего и не увидит и ничего не поймет, когда кошка внезапно прихлопнет ее.

Тысячу раз Лу спрашивала себя, не лучше ли во всем признаться. Чтобы успокоиться, ей не хватало одного — ей нужен был четкий и ясный приговор: либо да, вы виновны, либо нет, вы не виновны. Но она не была ни виновной, ни невиновной, в этой трагедии она была неизвестной, той, кого все искали. Прожекторы продолжали вращаться вокруг корпуса "мерседеса", и круг их поисков становился все шире. Они шарили в потемках. Лу вжалась в стену; может быть, ее все-таки не заметят.

Пятничный выпуск "Фигаро" только усилил чувство неопределенности. Теперь в центре внимания был "немой свидетель", человек без языка, способный реагировать на обращенную к нему речь "только взмахами ресниц". Врачи в один голос заявляли, что "не исключают полной потери памяти у этого важнейшего свидетеля". Полицейские не возлагали особенных надежд на его показания. "Допустим, он что-то вспомнит, — сказал один из следователей, — его слова придется проверять и перепроверять. Стопроцентной уверенности у нас не будет".

вернуться

2

Маме (англ.).