— И на такой вариант разбойники вряд ли согласятся, — усомнилась Анна. — Вы видели рожу их главаря? Он живет на этой земле как минимум лишние десять лет. Не дай Бог, если он догадается, кто вы и кто я. Выкуп за нас будет назначен не меньший, чем вся Византия и Франция впридачу.

— Я ценю ваше остроумие, но шутки сейчас неуместны. Предоставьте действовать мне.

— Вот этого-то я и опасаюсь больше всего, — ответила Анна, осторожно присаживаясь на колченогий стул. — О, если бы здесь был человек, которого вы недолюбливаете — он бы нашел выход!

Ренэ Алансон, поняв о ком идет речь, покрылся красными пятнами и сердито отвернулся к окну. Самолюбие его было уязвлено, но еще больше его беспокоило то, как поведут себя разбойники, когда закончат свой варварский пир, звуки которого доносились сквозь стену. Он обдумывал план, как бы войти в сговор с главарем разбойников, чтобы не только освободить себя и принцессу, но и использовать ситуацию в личных целях: ведь не бывает худа без добра, и не поможет ли ему внезапный плен найти подходы к сердцу Анны Комнин? А принцессу в эти тягостные минуты заботило другое. Тихо молясь в стороне от Ренэ Алансона, она думала не о своем спасении, а о Гуго де Пейне, и умоляла Богородицу всей силой своей души, чтобы слова старого рыцаря оказались неправдой.

О том, чтобы смерть отступила от Гуго де Пейна молилась не только византийская принцесса, оказавшаяся в плену у разбойников Этьена Лабе. Те люди, которым был дорог мессир, возносили ежечасные молитвы к небесам, идя наперекор природе и человеческому бытию, отвоевывая в неустанной борьбе жизненное пространство для погруженного в бессознательное состояние рыцаря. Пока тело его, израненное и обескровленное, везли от места схватки с сельджуками к лагерю графа Танкреда, а Бизоль поддерживал его голову, спасительно явившийся на помощь князь Василько со своею дружиной, преследовал бросившегося в бегство Умара Рахмона и остальных. Русский витязь спас попавших в засаду тамплиеров — еще немного, и они все были бы истреблены…

Несколько дней шатер Гуго де Пейна в лагере напоминал место паломничества; днем и ночью возле него толпились рыцари и простые воины, справлявшиеся о здоровье мессира. Положение де Пейна не улучшалось, хотя искусные лекари неотступно находились при нем. В таком же состоянии пребывал и граф Норфолк. Любовь близких сильнее и могущественней врачебных снадобий, лишь она способна свершить невозможное: не дать потухнуть огоньку жизни. И чудо произошло… В один из дней не смыкавший глаз Бизоль вышел из шатра и тихо произнес:

— Прошу вас, расходитесь! Ваши голоса мешают ему заснуть.

Больше он ничего не сказал, но собравшиеся поняли, что не появилась бы на лице преданного друга слабая улыбка, если бы де Пейну не наступило облегчение. И рыцари разбрелись по своим шатрам, продолжая уповать на Господа Бога, войсковых лекарей и Бизоля де Сент-Омера.

Миновал кризис и в болезни графа Норфолка, на чьем теле насчитывалось одиннадцать ран — серьезных и неглубоких; самая тяжелая из них была нанесена мечом в область горла, едва не задев аорту. Каким образом молодой англичанин остался жив, не могли понять даже закаленные во многих переделках рыцари. По общему мнению, и здесь не обошлось без заступничества всемилостивой Богородицы. Также с трудом поправлялся и его оруженосец Гондемар. Лишь четверо тамплиеров еще сохраняли в себе силы и способности держать оружие: Бизоль, Роже, Зегенгейм и Гораджич, но и они, измученные непрестанными боями и почти трехмесячным напряжением, буквально падали от усталости. Между тем, раненых требовалось перевезти в более безопасное место, поскольку положение возле лагеря графа Танкреда ухудшалось с каждым днем. Атаки султана Насира и принца Санджара на позиции христианских рыцарей следовали одна за другой; недолог был тот час, когда должно было наступить решающее сражение. И в один из выпавших спокойных дней, несколько повозок с ранеными выехало из расположения лагеря по дороге, ведущей вглубь Палестины. В сопровождении небольшого отряда воинов (среди которых были и четверо конных тамплиеров) герои Син-аль-Набра покинули пропитанное кровью место.

Долог был путь до Иерусалима, мучительны страдания больных рыцарей; частые задержки в пути, ползущие перед ними слухи об их смерти, начавшиеся проливные дожди, нападения из-за угла просочившихся неприятелей, все это усиливало тяготы продвижения вперед. Уже в дороге их застала весть о крупном поражении войск графа Танкреда, о бегстве его рыцарей. Новость эту постарались скрыть от Гуго де Пейна и графа Норфолка, — и без того состояние их здоровья все еще вызывало опасения. Наконец, в конце марта, по почти размытым и непроходимым дорогам, двигаясь окольными путями, отряд с ранеными достиг Иерусалима… И Тампль превратился в настоящий лазарет.

К трем раненым рыцарям прибавились еще двое.

— Боже мой! — произнес грек Христофулос, наблюдая из окна своего дома, как с повозок переносят Гуго де Пейна и графа Норфолка. — Стоило мне оставить их одних на несколько месяцев — и вот результат! Ну совсем, как малые дети… Видно не могут без няньки.

— Хорошо хоть, что наш подопечный еще жив, — добавил его помощник. — Иначе плакало бы наше жалованье. Говорил же, что надо было ехать за ними — к Син-аль-Набру.

— Э-э, нет! — заметил многоопытный Христофулос. — От нашего участия или неучастия уже ничего не зависит. В жизни каждого человека, особенно такого, как Гуго де Пейн, наступают моменты, когда тебя несут волны на острые камни: но они не разобьют твое тело, и пучина не поглотит тебя, хотя все кто рядом с тобой — непременно погибнут. В таких случаях лучше побыть в стороне… Что мы и сделали.

— Тогда сдавай карты, — согласился помощник, отворачиваясь от окна.

Тем временем, инструктор-наставник Беф-Цур с тремя зилотами из своей школы рыскал в окрестностях Триполи. Месяца полтора назад он получил определенное задание от ломбардца Бера, который уже пронизал сетью своих агентов всю Палестину. Между ними состоялся следующий разговор в иерусалимском особнячке роковой красавицы Юдифь-Эстер-Эсфири, вдовицы дона Алонзо де Сантильяна, сменившей золотую окраску своих волос на цвет густого черного кофе с несколькими каплями сливок. За то время, что она жила в Иерусалиме, в плен ее болотно-зеленых миндалевидных глаз уже успели попасть и брат Бодуэна I Евстафий, и начальник тюрьмы Мон-Плеси Рошпор, и добрая половина баронов — членов Государственного Совета, чьим мнением она искусно управляла, подобно опытному пастуху, используя вместо хлыста женские чары. Поговаривали и о том, что несколько раз глубокой ночью ее навещал сам король Бодуэн I, которого трудно было бы не узнать из-за его высокого роста и жгуче-черных волос и бороды; более того, в эти часы, через заднюю калитку ее дома выскальзывала некая подагрическая фигура, чье описание точь-в-точь соответствовало известному во всем городе «глубоко засекреченному» барону Глобштоку.

— Мне нужен человек, достаточно умный, нахальный, смелый, не отягощенный понятиями добра и зла, любящий деньги и способный зарезать родную мать, — сказал ломбардец Бер, уставившись на Беф-Цура выпуклыми глазами. — И рыцарских кровей, — добавил он, щелкнув в воздухе пальцами, чтобы отвлечь внимание Беф-Цура от грациозно изогнувшейся в шезлонге Юдифи. — Послушайте, милая, выйдите отсюда…

Красавица проигнорировала его слова, но лениво переменила позу.

— Я у себя дома, — только и произнесла она.

— Ваш дом — сами знаете где, — пробормотал Бер, которого начинала все больше раздражать неуправляемая Юдифь. Он вопросительно посмотрел на Беф-Цура.

— Но такой человек у нас уже есть, — ответил наставник зилотов. — Робер де Фабро. Ведь он находится в полном подчинении профессора из Толедо и выполнит любое ваше приказание.

— Фабро нужен мне для других целей. Пусть пока он добывает славу на полях Син-аль-Набра и входит в доверие к графу Танкреду. Кроме того, я же сказал, что мне нужен человек сообразительный, а у нашего бедного рыцаря осталось слишком мало мозговых извилин. Боюсь, что у вас также сокращается их количество.