Иззябший, голодный и давно не мывшийся парень вдруг затосковал. Захотелось давно забытого уюта, тепла, спокойного расслабления духа и тела. Андрюшка стал вспоминать такие счастливые часы своей жизни. О доме он никогда не думал — мать, а тем более жестокая тетушка Варвара с тремя гувернантками, теперь вспоминались как персонажи детских сказок. Андрюшке казалось, что жизнь его началась только с пристрелочного выстрела немецкой подводной лодки. Или с мгновения, когда он навел мушку своей винтовки на выцветшую гимнастерку бандита и нажал на спусковой крючок. Но и в этой ужасной жизни все-таки бывали часы уюта и полного блаженного расслабления.

Коку на судне полагается самая плохая койка, и в переборке на уровне Андрюшкиной груди находилось четырехугольное отверстие для вентиляции и обозрения трюма на случай пожара. Так как «Эглон» возил преимущественно пищевые товары, то крыс в трюме развелось превеликое множество, и, бывало, перед сном, лежа голым на койке в жаркий летний вечер, Андрюшка с закрытыми глазами считал, сколько крыс пробежит через его грудь в трюм и сколько обратно. Когтистые лапки приятно щекотали тело, это была единственная ласка, на которую он мог рассчитывать, и мокрые хвосты, быстро волочившиеся то туда, то обратно, создавали ощущение покоя. Досчитав до ста, он засыпал, успокоенный после рабочего дня, и в такие вечера спал, не видя во сне полные любви и скорби лучезарные глаза молодой матери, глядевшие на него из-под зеленой воды.

Но теперь было не то — Одесса, мороз.

В нетопленном кубрике было холодно, лед хрустел и трещал совсем близко, за переборкой, и Андрей не спал, когда внизу под полом что-то заскреблось, точно пытаясь выбраться наружу. Он поднял голову и взглянул вниз как раз в тот момент, когда закрытый деревянной крышкой люк в пространстве между полом и килем корабля вдруг зашевелился, как бы напрягся и вдруг с шумом поднялся дыбом, а снизу в кубрик вместе с ледяной морской водой бросились мокрые крысы и поплыли старые сапоги и прочая рвань, сунутая под пол матросами по лени и халатности.

Едва Андрей успел обуться на босу ногу, как где-то на палубе возникло движение, разом зазвучали взволнованные голоса, и он явственно расслышал:

— Тонем! Тонем!

Сомнений быть не могло: «Эглон» шел ко дну…

Луна стояла уже в зените, и казалось, что все было пронизано ее мертвенным голубым сиянием. На обледенелой палубе толклись команда и пассажиры, а кругом простиралось искрящееся голубое ледяное поле с темной полоской чистой воды по горизонту. Но судно тонуло и добраться до горизонта уже не могло. Обе хорошенькие женщины, растрепанные и дикие, визжали и не думали о близкой гибели, потому что были полностью заняты мокрыми крысами, которые семьями лезли на палубу из трюма и сейчас же замерзали. Вся палуба была покрыта ледяными комочками, из которых торчали голые хвосты. Капитан, перегнувшись через борт, разговаривал с боцманом, сидевшим на якорях. Выяснилось, что корабль резал лед одними и теми же досками справа и слева от форштевня, доски прогнулись внутрь, и вода хлынула в пространство между наружной и внутренней обшивкой, оттуда проникла в трюм и стала медленно наполнять его, выгоняя на палубу все живое. По мере наполнения трюма скорость погружения судна увеличивалась.

Команда принялась за работу: на пробоины завели куски брезента и прижали его к бортам канатами. Скорость погружения замедлилась. Команда выстроилась в ряд и передавала из рук в руки ведра с водой, почерпнутой в трюме, выливая ее за борт. Ведра немедленно обледенели и стали очень тяжелыми, емкость их уменьшалась.

Прошел час, другой, третий, а положение не улучшалось. «Эглон» тонул медленно, но верно. Дело кончилось бы плохо, если бы не счастливый случай: их увидел портовый буксир «Мировая революция», возвращавшийся в Одессу с маяка на Тендерской косе, куда он отвез новогодние подарки.

С буксира в трюм завели толстую трубу, насос заработал на полный ход, и «Эглон» словно выпрыгнул из ледяного месива. Тем временем команда подвела под шхуну два толстых буксирных троса, и обледенелый «Эглон» был принайтовлен к борту буксира. Потерпевшие аварию получили по стакану самогона и повалились спать под веселые крики и песни спасителей.

Но приказ ЧК никто не отменял. Двадцать четыре часа не прекращались ремонтные работы, и через сутки в море вышел небольшой караван судов: впереди готовил проход буксир, сзади шла шхуна. За кромкой льда «Мировая революция» дала прощальный гудок, и «Эглон», кренясь и пеня волны, взял курс на Варну, чтобы прибыть к месту встречи следующей ночью.

Ночь оказалась удобной для операции: на берегу праздновали Новый год; то там, то сям в небо взлетали ракеты. Шхуна точно в 3:00 вышла на траверз двух береговых створов и легла в дрейф. В 3:05 черное небо над берегом прорезала зеленая ракета и в 3:10 — другая. Все шло по плану. На палубе, волнуясь, собрались четверо чекистов — двое мужчин и две женщины. Между ними стоял тяжелый черный саквояж весьма мирного вида, который был доставлен на судно большим нарядом матросов под командой одетых в черные кожаные куртки чекистов с маузерами у колен. Это была нелегальная политическая литература для белых. К величайшему удивлению команды, а особенно Андрея, оба комиссара облачились в форму офицеров деникинской армии с полковничьими погонами. Пожимая на прощание руку Андрею, Степан Карлович улыбнулся:

— О самом главном я с тобой не успел поговорить. Ну, ничего, встретимся — закончим разговор!

— Где встретимся? — растерявшись, едва успел произнести Андрей. — Что у нас главное?

Но из темноты уже показалась шлюпка встречавших, и Северский по-турецки начал слова пароля:

— Сен тюркче белюрсен?

Со шлюпки крикнули по-болгарски:

— Кончай, Северский! Здесь недалеко пограничный катер! Садитесь, а шхуна пусть поворачивает в открытое море. И зажгите огни!

Чекисты со своим саквояжем и женами пересели в шлюпку, и она исчезла во тьме.

— Огней не зажигать! — крикнул Женька. — Рулевой, курс ост, через полчаса норд-норд-ост! Поднять все паруса!

У штурвала стоял Андрей, рядом с ним молча сосал трубочку капитан Казе. Матросы шарахнулись к снастям, чтобы выполнять команду, как вдруг турок Селим рванулся к Женьке и вцепился ему в горло:

— Кепек! Урус! Русская собака! Я хочу домой! В Турцию!

И сразу же татарин Коча и оба моториста, высунувшиеся из машинного отделения, поддержали Селима:

— В Турцию! В Турцию!

Женька сделал ошибку: вместо того чтобы сначала свалить Селима ударом кулака, он полез правой рукой в карман за пистолетом, учитывая, очевидно, что кулаками со всеми не справиться. Селим дал ему подножку, и оба покатились по палубе, Андрей хотел кинуться на помощь, но резкие порывы ветра опасно накренили шхуну, терять управление было нельзя: катер пограничников был близко. А капитан продолжал молча и безучастно курить. Это была решающая минута. Неожиданно, бросив снасти, на помощь Женьке кинулся Христа. Он уже ухватил за шиворот Селима и стал отрывать его от Женьки, уже Женька уперся локтями и пятками в палубу и выскользнул из-под навалившегося на него турка, как татарин Коча схватил одну из тяжелых рем-бовок, которыми вращают барабан при поднятии якоря, и ударил Христу по голове. В свисте ветра между снастями стон раненого не был слышен: Христа просто разжал руки и отвалился в сторону. Коча бросился на поднимавшегося Женьку, но по мачтам и палубе скользнул белый луч небольшого прожектора, и голоса за бортом закричали по-болгарски:

— Эй вы, на шхуне! Почему шляетесь без огней?

Исход борьбы был решен. Через неделю «Эглон» отшвартовался на набережной у Сели-базара и высадил нескольких пассажиров-болгар, видимо, спекулянтов.

Капитан Казе никого не выдал, но списал на берег Андрея и Женьку как зачинщиков. Расставание было коротким:

— Просцайте, мальциски! — Казе крепко пожал увольняемым руки, и оба они влились в миллионную армию безработных города.