К экипажу ему приходилось пробираться в людской тесноте. Каждый хотел сказать теплое слово уезжающему.

Литейщик обнял Аносова, и они трижды поцеловались.

Кто-то в толпе громко крикнул:

- Айда, распрягай коней, до расстанья на себе довезем!

Аносов взобрался на подножку экипажа. С обнаженной головой он поднял руку и сердечно попросил:

- Друзья мои, не нужно этого! Не утяжеляйте мне разлуку с вами. Спасибо за всё, за совместный труд...

Он замолчал, невольная слеза выкатилась из глаз. Смахнув ее, он опустился на сиденье. Толпа расступилась, и кони медленно тронулись...

Но вот тройка вырвалась на простор и рысцой понесла в горы. Над хребтами сияло солнце, раскинулся голубой простор.

Аносов приподнялся и взглянул на городок, который уходил назад, постепенно скрываемый горами и лесами.

- Прощай, Златоуст! Прощайте, дорогие труженики! - грустно вздохнув, сказал Павел Петрович и подумал: "Что-то ждет меня впереди?".

Глава седьмая

ЛЕГЕНДА ОБ АНОСОВЕ

Сталевар Швецов возвращался из дальнего завода в Златоуст. Ныли старые натруженные кости. Колесный путь по горам - беспокойный, томительный. В долинах продувало осенним ветром. Березовые рощи осыпали землю золотыми листьями, последним ярким багрянцем пылали осиновые перелески, только темно-синие ельники не меняли окраски и хмуро шумели под холодным ветром. В небе не раздавались трубные крики журавлиных стай: перелетные птицы покинули Урал, охваченный дыханием осени. Только на глухих озерках да в тихих речных заводях уныло плавали одинокие утки-подранки да обессиленный лебедушка, - не видать им больше ясных теплых дней!

- Невеселая старость - осень человеческая! - тяжело вздохнул сталевар, поглубже натянул шапку и свистнул конькам: - Ну, пошли, резвые!

А мысли тянулись грустные, без конца и краю. Тосковал Николай Николаевич об Аносове.

"И зачем только понадобился ему Петербург-столица, - горько думал он. - Что в нем хорошего?"

Всю свою жизнь Швецов привык думать, что из столицы приезжали только чиновники. Никакого дела им не было до работных! Аносов был первый, кто так хорошо понимал простой народ и вместе с ним в поте лица своего трудился.

"Это наш кремешок! Правдивая душа", - подумал сталевар и прошептал:

- Вернись, дорогой! Без тебя завод опустел!

Над горами сгущались сумерки. Размытая дождями дорога становилась опасной. Вглядываясь в придорожную бездну, старик подумал:

"Впотьмах, того и гляди, со скалы сверзишься. В умет,* на полати пора!"

_______________

* У м е т - постоялый двор.

Он осторожно добрался до перепутья. В оконце постоялого двора заманчиво мелькал огонек. За дорогу изрядно порастрясло, и Николай Николаевич не прочь был растянуться на теплых полатях и вздремнуть. Он распряг коней, отвел в сарай и задал им овса. Затем степенно вошел в избу, истово перекрестился и поклонился народу. Большая и неуютная горница слабо освещалась лучиной. В синем табачном дыму у стола сидели и толпились постояльцы - самый разнообразный люд: приказчики с уральских заводов, военные приемщики оружия, сибирские купцы, скупщики краденого золота и, кто знает, может, и беглые удальцы. Слева в полумраке - широкие полати, сплошь забитые человеческими телами: отдыхали возчики, ямщики - все, кто пораньше поспел к ночлегу. Плешивый, с плутоватыми глазами хозяин двора предложил Швецову забраться на печь. О лучшем старик и не мечтал. Кряхтя, он улегся на теплые кирпичи. Приятный жар иголками покалывал тело. Ох, как хорошо лежать в тепле и прислушиваться в полумраке к завыванию ветра за окном! Под Златоустом прошли проливные осенние дожди, и теперь в горах бушевали речонки и падуны. Шум взбешенных вод доносился в избу, и отдыхающему Швецову казалось, что он находится на мельнице. Осенний вечер долог, и, как всегда, чтобы скоротать его, заезжие люди сбились в кружок и вели бесконечные разговоры. Среди коренастых, угрюмых с виду уральцев сталевар заметил чернявого, с большим носом юркого человечка, который на всё откликался, обо всем знал и, разговаривая, отчаянно жестикулировал.

- Кто сей вертлявка? - спросил у соседа старик.

- Прах его знает! По морде определяю - не русский. Купец не купец, торопится в Златоуст, а сам плетет нивесть что. За умного себя выдает. Ты только послушай, что за нелепицу плетет окаянец! - собеседник положил на ладонь большую голову и стал слушать. Заинтересовался и Швецов.

Чернявый с азартом говорил:

- Вы всё расхваливаете аносовский булат, но вы же не видели лучшего! На свете есть толедские, дамасские клинки! Вот это клинки! Что Аносов?

- Врешь! - сердито проворчал на печи сталевар, но никто его не услышал. - Врешь, балаболка!

Говорун не унимался, он презрительно выпятил толстые губы и продолжал:

- "Диво, диво!" Какое это диво? Откуда оно бралось? Не тут, на Урале, в паршивом городишке родилось...

- Сам ты паршивец! - злобно прошептал Швецов и навострил уши.

- Известно вам, что Аносов за этим чудом ходил на Восток? Слыхали? увлекаясь, рассказывал чернявый.

- То впервые слышим! - вставил свое слово сибирский купец. - Это что еще за байка?

- Это не байка. Сам знаю, как Аносов отыскал свое диво. Вы только послушайте!

Постояльцы насторожились.

- Перво-наперво, - начал свой рассказ чернявый, - он-таки ушел в Орду и там два года бродил среди киргиз, искал редкие клинки. Но там булата не делают; зато маленькая забавная история приключилась с ним. Слушайте! На одном степном озере Аносов и два его друга башкира встретили кибитку бая. Известно, как живет бай! Столько коней, столько коней, - табуны! В байском становище - семь дымов, семь юрт, в шести юртах по жене. Ой, богат бай! Стар князь, семьдесят пять годов ему, в бороде иней, а глаза совсем молодые...

- Вроде твоих, - усмехнулся купец.

Рассказчик глазом не моргнул, согласился охотно:

- Пусть будут вроде моих, - и продолжал: - И вот этот бай сидел на подушках, и к нему вошел Аносов. Башкиры рассказали баю, что русский полковник богат, ой, как богат! За жирным пловом хозяин похвалился перед гостями своим булатным клинком. Охмелевший от кумыса старик взмахнул им с него струился синеватый блеск. Без сомнения, это был булат. Что мог думать теперь Аносов? Может, он думал, сколько людей держали этот клинок или сколько крови пролилось в свое время на эти синеватые узоры? Бай осторожно, очень осторожно, провел пальцами по граням и сказал Аносову: "Клинок этот сделал арабский мастер Абдурахман. Этот булат, да простит мне Аллах, густо полит кровью. Мой дед заколол им двух неверных жен, - обычай наш таков: кто опозорит постель мужа, той смерть. Этот клинок переходит из поколения в поколение, и почти каждое из них обагрило его кровью..." "Бесценен твой клинок", - похвалил гость. "Твоя правда. Видит Аллах, не вру! - согласился хозяин. - Он оплачен табуном скакунов, и словно заклятье легло, когда клинок ушел из юрты: в зиму пришла гололедь и табуны полегли в степи, не добыв корма..."

Рассказ захватил всех. Даже Швецов, и тот хмыкнул носом:

- Ну и врет, ой, и врет... Послушаем дале... Ты скажи, что же Аносов? - выкрикнул он на всю избу.

- Аносов? Что мог поделать он? Известно, любовался и вздыхал. Ай, хорош булат! "Продай, хозяин, клинок, всё отдам!" - предложил он баю. Киргиз хитро прищурил глаза и стал теребить жесткую бороденку. Он покачал головой и ответил Аносову: "Теперь не делают таких булатов, а этот ты беден купить!". Аносов хотел рассердиться, но тут звякнуло монисто, и бай покосился на полог. И увидел Аносов в щели, как огоньком мелькнули жаркие женские глаза. "Ах, красавица!" - подумал он, но пора было уходить. Наступил вечер, солнце улеглось за холмами, за юртой лаяли псы. Пора спать!.. Утром Аносов ускакал с башкирами в степь. И что вы думаете? На кургане под Чебаркуль-озером он увидел всадника. Сорвался всадник с места и, как ветер, понесся навстречу Аносову. Под копытами разгоряченного коня сверкали брызги росы. Русского нагнала черноглазая киргизка и, размахивая булатным клинком, закричала ему: "Эй, слушай, возьми меня!". Ой, как хороша была девушка! Стройна, глаза полны блеска. Торопясь, страстно она о чем-то говорила ему, но Аносов ничего не понимал. Башкиры слезли с коней и подошли к ним. Аносов спросил: "О чем она говорит?" - "Она рассказывает, что убежала от старого бая и захватила клинок. Красавица просит джигита укрыть ее в степи, а в награду предлагает клинок". Степняки пытливо смотрели на русского. Аносов молча взял девушку за руку и залюбовался ее смуглым лицом. "Нет, милая, скачи обратно. Я не хочу крови!" - покачал он головой. И башкиры от этого повеселели. Но один из них сказал: "Ее убьет бай!". Аносову стало жалко беглянку, и он сказал степнякам: "Везите ее обратно. Скажите, что русский насильно увез ее, а вы отняли добычу и возвращаете хозяину". Башкиры перевели слова Аносова. Девушка вспыхнула, сверкнула злыми глазами, пронзительно взвизгнула, огрела скакуна плетью, как птица взметнулась и унеслась в степь. За ней умчались и башкиры. В степи остался один Аносов. Сверкал росистый ковыль, из-за древних курганов поднималось солнце. Он был один среди необъятного простора, и всё, что случилось минуту назад, казалось ему сном...