- Еще дале поглядим, как себя булат покажет...

Открыл себя булат в тот день, когда князь на завод пожаловал. Торжество приготовили неописанное.

Ждали выхода князя. И каждый про себя думал: "Счастлив человечина, такой дар примет. Что ж, большому кораблю и великое плавание".

Распахнулись двери, и показался князь...

Вели его под руки. Сухонький, еле ноги переставляет, головка утиная дрожит; кадычок острый, как челнок, ходит.

Усадили его в кресло. Мастер Швецов склонился и протянул ему булатный клинок дивной работы. В ту пору из-за тучки выглянуло солнышко и золотыми лучами брызнуло на клинок. Вспыхнул он, заиграл, заструились по серебристому полю синеватые искорки...

- Дайте, дайте мне это диво! - вскричал князь и протянул сухие, дрожащие руки.

Оружейник поднес клинок...

Сразу отструились и угасли синеватые веселые искорки. Словно замкнулся в себе булат: густой пепельной пеленой подернулся сплав.

Начальник завода склонился над ухом князя и осторожно шепнул:

- Солнышко за тучку зашло, ваше высочество. К погоде изменил тоны булат...

Старый мастер, еле-еле выстояв положенное время, поторопился выбраться к своим.

- Видали? - сокрушенно поглядел он на товарищей. - Вот оно наше мастерство! Трын-трава! Коснулся перст недостойного, и клинок, как песок морской, обсох и рассыпался... Вот оно как обернулось дело!..

Швецов насупился, сгорбился и печально поглядел на свои жилистые руки...

Так и не дожил он до мечты своей. Умирая, сказал внукам:

- Изо всех сил старался Аносов. Как истый подвижник, он искал великую тайну. И добыл ее. А что дало нам наше древнее мастерство? Одну юдоль печали. Часто оно оборачивалось против мастера. Заклятье, слышь-ко, легло на булатное дело. Робили мы казачьи клинки доброго сплава, а что выходило? В девятьсот пятом году теми добрыми клинками рубили казачишки нашего брата, златоустовских ребят... А ты, слышь-ко, не спорь, сам знаю, что и супостатам отчизны снимал башки булат, да не в том дело. Горе-то наше, что жаждет сердце совершенства, а сколь ни клади силы и разумения, не достичь его. Кто, слышь-ко, и когда снимет колдовское заклятье на булатное диво? Мастера мы, а тогда и вовсе станем кудесниками.

За всю свою долгую жизнь старый оружейник сразу столько не говорил...

После смерти сподвижника Аносова прошло много лет. Внуки старинного мастера Швецова давно состарились, сед и слегка сутул стал гравер Бояршинов. Полвека непрерывной работы над орнаментом что-нибудь да значит...

В глубокую осень 1942 года в Златоуст пришла тягостная весть: враг рвется к Волге, совсем близок он от реки-матушки. Только и осталась полоска по бережку, а на ней стоят на смерть русские воины.

При этой вести помрачнел гравер и сказал молодым мастерам:

- Худо будет, коли дорвется немец и напоит коня в Волге. Не счесть тогда бед, не измерить пролитой русской крови, - лют враг! Одно спасение явись богатырь и загороди грудью дорогу супостату!

Предрек он сущую правду...

Старый мастер сказал молодым:

- Вот когда подошло время всю силу мастерства показать. Совершенство добыть. Явился богатырь в русской земле, ведет он полки, и надлежит нам сковать булатный клинок невиданной силы и красоты. В достойной руке и меч пусть будет достойный.

Слово старика покорило златоустовских оружейников.

Собрались на завод старейшие и лучшие мастера по булату, граверы и гранильщики драгоценных уральских самоцветов. С большим искусством они отобрали для сабли самый лучший боевой клинок и вновь предали его огню. В бушующем пламени закалился булат невиданной крепости. Как верность друга, златоустовские оружейники подвергли его всем трудным и лукавым испытаниям. Всё выдержал клинок: рубил металл и оставался без зазубринок, сгибался, как пламя, и сохранял непорушимость. Крепче алмаза, острее пламени оказался он!

После испытаний принесли клинок и положили на стол старейшему граверу украшенного цеха. Старик долго молча сидел над клинком, пораженный глубиной синеватого отлива. В похвалу сказал:

- Так мог сробить только сам Аносов!

Ученики и друзья старого гравера поклонились умельцу:

- Ты лучший из мастеров, - тебе и узорить этот клинок!

Большая честь была оказана старику. Не просто кто спину гнул и упрашивал, а кланялись мастера, клинки с чеканкой которых высоко ценились и составляли гордость Златоуста. Но старик устоял против соблазна. Ответил он уклончиво:

- Каждый хочет такой чести, но тут подумать надо, поискать достойную руку. У кого рука вернее, тому и травить орнамент!

На том и остановились. Много дней старик со своими учениками со всем тщанием полировал грани клинка. Ученики во время работы не отступали от мастера и просили его:

- Ты всех нас учил, и пусть на этом клинке останется роспись твоей руки!

И опять мастер устоял от соблазна. Но сердце его, видать, затосковало. Ходил он по цеху задумчивый и молчаливый; тревога съедала его.

Сейчас среди ночи, взволнованный думами, он встал с постели и подошел к оконцу. Над трехглавой горой Таганаем, как на серебряной подставке, мерцал золотой серп молодого месяца, неверный свет его озарял окрестные шиханы и дрожащей сверкающей дорожкой бежал через заводский пруд. Во мгле притаились мрачные заводские строения - старина. Старик вспомнил былое и бодро сказал:

- Вот коли приспела пора снять вещее заклятье...

Над Златоустом плыла тишайшая лунная ночь - ни звука, ни шороха, а в душе старого гравера не было покоя.

Он долго неподвижно, с грустным лицом стоял перед оконцем. Никто не видел, как в эту безмолвную минуту на седой жесткий ус старика скатилась скупая слеза.

Настала пора приступить к чеканке орнамента. В цех собрались все граверы. Они расселись, а на почетном месте усадили старика. Ждали они его решения. Взглянув поверх очков на своих друзей, он простосердечно сказал:

- Мыслю я так: под Сталинградом совершён поворот в судьбах отчизны. Рука, поразившая супостата, оказалась могучей, верной. В богатырской руке и клинок должен сверкать достойный. Так начертаем мы на грани его великий подвиг, свершённый у Волги. А на другой грани напишем просто, как прост и величав в своей жизни наш советский богатырь.

Мастера одобрили эту думку и стали ждать, когда старик склонится над клинком и начнет свое чудодейство. Но тут дед поднялся и сурово оглядел всех.

- Стар я стал, и рука моя начинает сдавать, - с печалью в глазах сказал он. - Взор мой ныне не столь остер, как в былые годы. Намыслил я просить, - пусть молодой художник Александр Боронников сробит гравюру на этом клинке.

Мастер протянул руку, и товарищи увидели: и впрямь дрожит она. Отчего это приключилось - не разберешь теперь, - от волнения или от старости.

Прилежный ученик гравера художник Александр Боронников сразу засел за работу. Много дней он трудился над гранью клинка. И в синеватой мерцающей глубине его рождалась дивная неповторимая гравюра о том, как русские повергли немцев под несокрушимым Сталинградом.

Рисунок радовал глаз зрелостью и совершенством.

Ученик поднес его на одобрение старому мастеру. Старик гравер долго смотрел на сказочное диво, потом наклонился и поцеловал клинок...

На смену граверам пришли уральские гранильщики. Мастерство у них свое, особое. Чудодейство! Каждый самоцвет таит в себе таинственное свойство; есть камень худой, есть чистый и безоблачный, как светлая радость. Для воина идет особый камень и своя грань. После долгих размышлений гранильщики отобрали лучшие, чистейшей воды драгоценные самоцветы, отысканные в уральских недрах, и отгранили их. Грани были обдуманны и точны. Пламень лала, зеленая морская кипень изумруда и лучистое сверкание аметиста были освобождены из глубины камня старинной екатеринбургской огранкой, которой извечно восхищался мир.

После неустанных трудов клинок завершили. Мастерство было исчерпано, доведено до предела рук смертных. И кто приложил руку, тот наполнился радостью.