Украшенный алтарь всегда вызывал у Гопала очарованность Кругом. Если размер вселенной связан с количеством голов ее создателей, то как же велика должна быть вселенная тысячеголовых созидателей? Эта мысль приводила его в смятение, но все равно он жаждал еще большего знания. Его вопросы не знали границ, в отличие от его жизни в Голоке.

Аромат плотного облака смолистых благовоний поднимался над алтарем. Зажгли топливо. Его мерцание рассеивалось на нелепой дымке благовоний, проливая из окон свет и освещая зал собрания, как маяк посреди деревни.

Начали входить жители деревни. Некоторые поодиночке, другие — небольшими группами. Приходящие с женами разделялись у двери. Мужья входили, смешивались с другими селянами мужского пола, а женщины усаживались снаружи. Закон запрещал женщинам принимать участие в истагости, и они приносили одежду для починки или медные сосуды для полировки, а некоторые баюкали младенцев.

Пока мужчины усаживались на грязном полу, Гопал занял свое место на платформе, на подушечке, слева от отца. Нимаи выбрал момент, чтобы выполнять желания своего отца, которому помогали сейчас занять место сзади. Отец Нимаи, Сахадева, навсегда изменился, с тех пор как его жена была убита зверем бакисурой. Бедняга был искалечен, пытаясь спасти ее; а потеря руки и ноги для фермера была хуже чем смерть. Теперь, неспособный работать, он вынужден был жить как судра, за счет симхи.

— Это обязанность симхи — заботиться о своих людях, — вспомнил Гопал слова отца.

Однако Сахадева полагал, что это его проклятье, и обвинил симхи в том, что тот не защищает деревню.

Наблюдать за тем, как Нимаи помогает отцу, было счастьем для Гопала. Он и Нимаи все равно были друзьями, несмотря на натянутые отношения их отцов. Он очень любил Нимаи: его младенческую невинность, его страх перед всем новым и необычным, его преданность как друга — даже если они и стояли на разных ступенях социальной лестницы и даже при том, что Нимаи не понимал его. Получив наконец разрешение отца, Нимаи сел в первых рядах, чтобы служить развлечением Гопалу.

Священник, стоявший неподалеку от входа, объявил:

— Хвала Падме, симхе Голоки.

Мужчины послушно поклонились.

С отстраненной искренностью запели они «Йа Падма», пока отец Гопала спускался в проход. Падма обошел жертвенник со свитой священников и занял свое королевское место на сане из шелковых подушек. Уважение, которое внушал присутствующим его отец, вызывало у мальчика чувство удивленного восхищения.

Будут ли люди так же кланяться ему, когда он станет симхой, спрашивал себя Гопал.

Пока его отец получал почести, мать Гопала была по закону вынуждена оставаться снаружи. Согласно традиции, ей позволялось занять специальное место у окна, ближайшего к ее мужу.

Также вынужденная оставаться снаружи, Китти протестовала, убежденная в том, что могла бы решать проблемы лучше большинства мужчин. Гопал знал, что Китти эти собрания нравились гораздо больше, чем ему. Закон законом, а он с удовольствием позволил бы войти… хотя бы разок, просто посмотреть на лица стариков и священников. Одна эта мысль заставила его улыбнуться. Что бы сказал на это Падма? Гопал внутренне засмеялся, а затем посмотрел вокруг, страшась сурового взгляда своего отца, но Падма разговаривал с мистиком и ничего не заметил.

Когда все уже выглядело готовым, Гопал ударил в небольшой медный гонг, призывая всех ко вниманию. Собрание неторопливо угомонилось, голоса стихли и последние селяне заняли свои места.

— Прадхумна из семьи Матиллы, — объявил его отец, — обращался с прошением к совету, поэтому он может говорить первым.

Прадхумна представлял второй класс Голоки — фермеров, ремесленников и скотоводов. Его семья всегда была уважаема и, если бы не его рождение в классе вайша, Прадхумна мог бы быть хорошим симхой. Прадхумна поднялся, опираясь на семейный пастуший посох, и приблизился к совету. Поскольку вайшам запрещено было носить тюрбаны, его голову защищал от холода капюшон из зеленых и белых полос — цветов его семьи. Выйдя в первые ряды собрания, он обнажил голову — таков был обычай — и обратился к совету:

— Моя ферма не плодоносит, несмотря на то что мы продолжаем наши жертвоприношения Индре. — Он обернулся к аудитории. — Морозы, наступившие поздней весной, губят наш урожай. — Он указал на жертвенный огонь: — Смотрите, как нужен огонь в это утро. Это неслыханно для этого сезона.

— Господь Индра покинул нас! — послышался пронзительный голос. Гопал быстро осмотрел аудиторию, разыскивая грубияна. Никому не дозволено говорить без дозволения симхи. Очевидно было, что жители деревни в это утро пребывали в беспокойстве.

— Молока, которое дают нам животные, едва хватает на пропитание моей семье! — прозвучало еще одно сердитое замечание, отвлекая внимание Гопала.

Гопал понимал, что такое поведение было неслыханным для истагости. Что нашло на этих людей? В зале начиналось шевеление, неясное бормотание, напоминающее накатывавшуюся грозу, люди жаловались друг другу.

— Шанти, Шанти, — приказал его отец мягким, спокойным голосом. Подняв обе руки, он призвал всех к спокойствию. — Каждый будет услышан, но здесь должны быть мир и спокойствие. Вы будете говорить по очереди.

Оставаясь уважительными к своему симхе, мужчины медленно успокаивались. Безмятежность, которую олицетворял собой его отец, успокоила даже Гопала.

— А рынок, — продолжал Прадхумна. — Наши колодцы не в состоянии обслужить столько караванов. Еще три колодца пересохли только в этом месяце.

Разве караваны — это плохо?! Для Гопала это хорошо.

— Здесь недостаточно места, — продолжал фермер, — а они продолжают ставить свои шатры.

Гопал быстро взглянул на отца. Симха спокойно восседал на своей сане.

— Да, Суманда, — сказал Падма, узнав селянина, поднявшего руку. — Ты также можешь обратиться к собранию.

Гопал понимал, что со стороны отца мудро было дать высказаться следующему, чтобы поддержать порядок, но он не знал, как долго он будет сохраняться. Суманда, также из класса вайша, встал на ноги, но остался стоять на месте, опираясь на посох. Не было ли это тонким проявлением неуважения, размышлял Гопал.

— Рынок переполнен посторонними, — сказал Суманда, — в то время как фермеры и пастухи, издавна живущие на холмах Голоки, умирают с голоду! — Он обернулся к собравшимся. — Мы не можем тягаться с этими чужеземцами.

Головы закивали. Ропот возобновился.

— Дело не в чужеземцах, — сказал Вьяса. Как гость симхи, он был единственным, кому дозволялось говорить без разрешения. — Слишком много алтарей в храмах остаются пустыми. Подношения дэвам становятся все меньше и меньше.

Собрание успокоилось.

— Ману оскорблены! — закричал священник. — Вчера вечером я видел еще одну падающую звезду.

Гопал забеспокоился. Его дед рассказывал, что демоны входят в этот Круг на падающих звездах.

— Мы наказаны! — пронзительно крикнул другой. — Дэвы оставили нас!

Вьяса стоял на своем месте.

— Это крура-лохана.

Это было то самое слово. Воздух неожиданно стал холодным и застывающим. Облака благовоний перестали подниматься и льнули к потолку. Ни слова. Ни деяния. Дверь с треском отворилась, и ворвался холодный порыв ветра, неся с собой кусочки иссушенной земли. Он раздувал одежду собравшихся мужчин, которые прикрывали глаза. Песок, как тысячи стрел, впивался в их лица. Второй порыв раздул огонь. Тени метнулись к потолочным перекрытиям, как бы танцуя вместе с языками огня. Огонь выпрыгнул на десять… пятнадцать… двадцать футов в воздух. Нимаи, застигнутый врасплох неожиданным выбросом жара и пламени, опрокинулся назад. Китти встала на ноги, вытягиваясь, чтобы посмотреть в окно. Гопал сидел в благоговейном ужасе.

В языках пламени появился гигант, закрытый огнем и дымом. Гопал насчитал шесть, семь, нет, даже восемь рук, торчащих из голой человеческой груди. У чудовища были руки человека, каждый палец оканчивался черным изогнутым ногтем. Дым немного развеялся, открывая величественную голову льва с золотой гривой. Голова существа почти касалась крыши здания.