Где-то в глубине души я догадывалась, почему он зарабатывал деньги именно таким способом, почему он пел именно такие песни. Его музыка была тем самым настоящим творением его сердца, музыкой его крови, души. И он делился ею со мной, чтобы давать вдохновение мне, потому что музыка давала вдохновение ему! Так мы и существовали, в этой неразрывной цепи. Он меланхоличный поэт, для которого вся жизнь – поэзия. Он пел о пламенной любви, которая приносит обжигающую боль, пел о страсти, сжигающей дотла, до забвения, исступления. Он стенал и корчился на сцене, словно у него ломка. Он был весь в сигаретном дыму, по лицу стекали капельки пота, мокрые волосы прилипли к щекам и шее. Музыка заполнила меня и я, не в силах сопротивляться этой силе, откинулась на спинку стула и слилась с этой завораживающей мелодией. Я была пьяна без вина. Звук его голоса опьянял сильнее дурманящего напитка. Мне невообразимо захотелось его. Это бывало часто с тех пор, как он впервые появился у меня в квартире. Но сейчас я готова была расплавиться, как металл, и растечься жидкой лавой… Страсть поглотила меня и помещение. Вокруг все помутнело от сигаретного дыма, угара и запаха вина. Пары танцевали вокруг, кто-то покидал кафе, а кто-то все еще сгорал от желания, продолжая вбирать музыку.
Концерт был окончен, и сквозь туман он вышел ко мне, поцеловал меня в губы, прижимаясь вспотевшими щеками к моему лицу.
«Подожди меня здесь! Я только зайду за зарплатой», - сказал он уставшим голосом.
Когда мы вдвоем вышли из ресторана, держась за руки, на улице был сильный дождь. Он разбивался о брусчатку, отскакивая от нее прохладным паром.
«Ты заболеешь… - начала я, - может, вернемся?»
«Я никогда не болею, - отчеканил мой «псих», и засмеялся, запрокинув голову назад, подставив голую грудь под полами пиджака струям дождя. Я засмеялась вместе с ним. Мне захотелось безумств, не хотелось ни о чем думать, просто быть счастливой.
В его руке по-прежнему была откупоренная бутылка вина, он протянул мне ее. Я отхлебнула терпко-сладкого напитка, и, не обращая внимание на омывающие лицо струи дождя, поцеловала его… Так же чувственно, как его музыка только что целовала мои уши. Он ответил мне не менее горячо; взглянув ему в глаза, я улыбнулась и сказала ему: «Я тебя хочу. Прямо сейчас!»
Он сначала надменно посмотрел на меня, а затем пронзительно крикнул: «Побежали!»
И мы, взявшись за руки, что есть силы, побежали по улице, шлепая по лужам и обдавая брызгами прохожих, витрины, какого-то бездомного, который в ответ погрозил нам корявой клюкой. Мы бежали и смеялись, как дети.
Прошло, казалось, пару секунд, и вот мы были у меня в квартире, промокшие, опьяненные страстью, в честь которой поднимали бокалы!
Мы срывали друг с друга одежду, не в состоянии оторваться от поцелуев. Отяжелев от дождя, одежда оставляла лужи на полу в коридоре, его пиджак полетел в сторону и тяжело приземлился в кресло. Его влажное разгоряченное тело гипнотизировало меня, я чуть не задохнулась от желания. Когда моя грудь коснулась его груди, меня прошиб электрический разряд. Его жадные пальцы расстегивали на мне юбку и, целуя меня, он улыбался и смотрел на меня родными спокойными глазами. Он ловко усадил меня на стол, и, лаская меня своими горячими пальцами, он исследовал мое тело. Это было похоже на мастерскую игру на музыкальном инструменте. И он был моим собственным мастером. Мы одарили поцелуями каждую клеточку наших тел, вдыхая запах улицы, сигарет, наших мокрых волос, растирая капли дождя по коже… и когда он наконец… Да! Кстати, мой наглец на этот раз галантно спросил разрешения войти. А вошел он так, что у меня перед глазами затанцевали звездочки, как в мультфильмах. Он подарил мне такое наслаждение, которое я никогда и ни с кем не испытывала. Мы наполнили комнату музыкой наших вздохов, теплотой, исходящей от наших раскаленных тел. А потом мы делали это еще и еще…
Мы проснулись, лежа на белоснежных простынях. Я любила чистые белые простыни, и подушки. Он разделил со мной эту любовь.
«Знаешь, почему я люблю белые простыни?» – улыбаясь, спросила я.
«Догадываюсь, они как чистая бумага. Табула-раса?» - ответил он кашлянув.
«Да. А мы их преобразили, добавили нашего неповторимого ощущения тепла в их невинную белизну».
«Ты права», - отвечал он, поглаживая подушечками пальцев моё плечо.
У него снова начался кашель, и он привстал на кровати, пытаясь отогнать его от себя. Я смотрела на его спину, рисуя пальцем по ней, выводя какие-то узоры. Его мышцы сокращались от приступов кашля, я гладила его по голове, обнимала, а кашель все не унимался и он, набросив свой влажный пиджак, оставил меня, как делал это и прежде. А говорил, что никогда не болеет. Я заплакала тогда, пеняла на то, что он никак не купит себе нормальную одежду, что он простуживается, постоянно гуляя под дождем. Но он не слушал меня.
В тот день я много написала. Я долго лежала в кровати, прислонившись щекой к простыни, которая еще сохранила его запах. Я подходила к столу, и с улыбкой проводя по нём пальцами, вспоминала нашу близость. И тогда сев за стол я написала нечто такое, чего раньше не получалось! Мне было легко и свободно, как никогда. Единственное, что меня беспокоило и даже пугало - это его кашель.
- И он не признавал, что все же был чем-то болен? – вскинула брови врач.
- Нет. Он всегда говорил, что здоров и счастлив. Когда-то он сказал: «Я самый счастливый человек. У меня есть цель в жизни. У меня есть любимое дело. Я могу делать то, что умею. Петь и играть. Я живу в городе, где нет запретов, всегда можно найти хорошего вина, или чего-нибудь расширяющего сознание лучше вина. Здесь можно гулять под дождем, можно выглядеть странно, и расхаживать по улицам, как идиот. На тебя никогда не будут указывать пальцем, потому что таких чудаков в этом городе уйма. Я здоров и бодр. Я каждый день смеюсь. А еще у меня есть ты».
Я спросила его: «Если у тебя есть я, почему ты никогда не остаешься дольше, чем на ночь? Почему всегда уходишь, исчезаешь, словно тебя и не существовало?»
Он отвечал: «Когда-то мне придется уйти навсегда. Я просто не хочу, чтобы ты привыкала».
Эти слова ранили меня в самое сердце и на время лишили возможности двигаться, мне показалось, что у меня отнялась левая часть лица, и рука. Сердце сжалось, словно было не размером с мой кулак, а походило на грецкий орех. Горло сковал ледяной обруч, и мне стало трудно дышать. А горячие слезы полились по щекам. Он знал, что его слова возымеют такой эффект, но он сказал их намеренно, наверное, предупреждая меня. Он не мог поступить иначе. По тем или иным неизвестным мне причинам. Он целовал меня, растирая слёзы по моим щекам, а потом просто поднялся, и я увидела, как он покинул комнату. И квартиру.
- Это становится похоже на драму. Он был еще и твоим мучителем! Он то романтичен, то циничен и холоден, - прокомментировала доктор.
- Именно так. Я злилась на него. Иногда даже ненавидела. Переживала и тревожилась. Билась в истерике. Но, в конце концов, прощала. И все его ранящие фразы, и иногда холодный отчужденный взгляд. Бывало, что он отводил взгляд и просто смотрел в пустоту. В такие моменты он совсем не выглядел счастливым человеком. Он был страдальцем, погруженным глубоко в свои мысли. Часто его томный взгляд был направлен куда-то ввысь, в этом взгляде было столько печали, словно он вобрал в себя все страдание мира. Эти глаза смотрели так, будто он силой хотел закрыть их и ничего больше не видеть, но не мог, и какая-то неведомая сила держала их открытыми, заставляя освещать все сущее их прекрасным светом. Он был и моим светилом. Освещал мою душу, проливал свет на самые темные страницы…
- Сколько времени вы пробыли…вместе? – спросила врач с участием в голосе.
- Не знаю точно, года два, наверное. Не помню. Он был со мной, пока я писала этот роман. Ну, этот, что сейчас так популярен.
- Это самый известный твой роман.
- Это уже не важно.
Врач удивленно подняла бровь и поджала губы, но промолчала. Я заметила, что она намерена закончить разговор на сегодня. Я сказала, что буду ждать следующей встречи.