Не сразу пришла ты.

Не сразу настала.

Как все настоящее —

В муках рождалась.

…В тылу и окопах

Себя не щадили,

И кровью, и жизнью,

И детством платили.

По дням обгоревшим,

Черневшим, как шпалы,

Немея от боли,

Босая ступала.

И все же пришла к нам!

Та память и мера

И подвигам нашим,

И нашим потерям.

Безвластны-бессильны

Года-расстоянья:

Чем дальше, тем зримей

Твои очертанья.

Сталевары поют,

будто сталь выдают,

хором.

На Урале поют,

будто сосны встают

бором.

Ветра северный вал,

океан волю дал

гневу,

величавый Урал

горный голос подал

небу:

«Златы реки вина,

и металл, и жена —

наши!

Осторожней играй,

не плещи через край

чаши!»

По горам, по долам,

по басам, тенорам —

песня.

Сталевары поют,

будто сталь выдают,

честно.

Разве этот солдат неизвестен,

Если тридцать безоблачных лет

Он, воскресший в легендах и песнях,

Заслоняет планету от бед?

Пусть упал он от дома не близко,

Посреди обожженных полей,

Но приходят к его обелиску

Сотни тысяч седых матерей.

И для каждой из них он, для каждой,

Поседевшей от ранних кручин,

Алексей, Василек или Саша,

С той войны невернувшийся сын.

Желанный привал у колодца

В июльский безжалостный зной

Скрипучий журавль встрепенется,

Нырнет и вернется с водой.

Напиться, не вытереть губы

И к жизни вернуться опять.

Под ребрами старого сруба

Биенье ключа увидать.

Как будто в глубины планеты,

В колодец глядеть через край,

Боясь отражение неба

Собой перекрыть невзначай.

Держит авоську

Старая мама —

Стало у мамы

Силы мало.

Тусклым и ломким

Сделался волос,

Хриплый, негромкий

У мамы голос.

Маму в автобус

Толпа заносит:

Берет меня робость —

Плохо ей вовсе.

Как там в автобусах —

Мне-то известно!

Я вас прошу,

Уступите ей место!

И подержите

Авоську попутно —

Это ведь сделать

Совсем нетрудно!

Я бы об этом просить

Вас не стала,

Если б она не была

Усталой…

Если б как прежде

Жила я с мамой,

Но дома-скворешни

Бывает нам мало,

И мы улетаем,

Чуть оперившись.

Вновь отдыхает,

Держась за перила,

Старая мама.

У подножья горы я стою.

Ни отвесный подъем, ни отроги

Не пугают надежду мою

В обогретой лучами дороге.

Не кончались бы только слова

У веселых заоблачных песен —

В жизни только дорога права,

В жизни только подъем интересен.

Много дум сберегла про запас…

О гора, до чего ж высока ты!

До вершины дойти, не упасть

Тороплюсь я успеть до заката.

В лучах рассветов,

Робких и косых,

Сквозь старые,

Рассохшиеся ставни,

С намокшими бровями

От росы

Глядит изба

На пустыри, на травы.

Наверно, мастер

Много лет назад,

Вложив глубокий смысл

В свою работу,

Ей подарил

Печальные глаза,

Чтобы в дорогу

Провожать кого-то.

И, словно

наклонясь на посошок,

Стоит она

Назло глухим раскатам,

Как будто понимает,

Кто ушел,

Еще не раз

Воротится обратно.

Весенние ночи воробьиного носа короче. Не поймет Анисья — спала она или только в забытьи была. В окно брезжит свет. Пора вставать.

Вот так и жизнь. Жила и будто не жила, а пятьдесят лет пролетело — не заметила. Что-то сердце волнуется. С чего бы? Вспомнила и усмехнулась. Сегодня ж праздник борозды. По привычке…

И кто придумал этот весенний праздник? Поди-отыщи теперь виноватого. Лет сорок назад, как люди стали справлять его. Сама жизнь его выдумала.

Подошла к окну, распахнула. Орут петухи, как на пожар. Туман убегает из деревни, тулится к роще облаком. Там, в роще, каждый год и проходят праздничные торжества и все веселье. Белоствольные кудрявые березы тесным кругом обступают поляну, украшают ее.

Пора браться за праздничную стряпню. Выкатала на столе сдобное тесто. Распределила его для сладких пирогов. Затопила печь. Теперь успевай, поворачивайся. Для рыбных пирогов особое тесто. Рыба с вечера приготовлена, распластана по хребту, подсолена, лежит на блюде, отливает розоватой желтизной.

А все-таки самый веселый праздник борозды был в тот год, когда они поженились с Гришей. Он тогда за ударный труд на севе первую премию взял. На гулянке от Анисы не отходил, все за руки ее держал. А как переживала Анюта Сидорова, Гришина ухажерка! Все это видели, на виду все было. Поет под гармонь частушки, голос звонкий, на всю рощу:

Выйдет на круг плясать и тут не прячет свои страдания:

Ушли Аниса с Гришей в глубь рощи, чтоб не терзать зря сердце Анюты. В этом деле никто не виноват. Посидели под кустом калины, помиловались. Снял с руки Анисы Григорий медное колечко и забросил его далеко в чащу.

— Я тебе, Аниса, куплю настоящее кольцо, это медное, недостойно тебя.

Так тогда с гулянья и увел Гриша Анису домой.

Поманило счастье, да скоро и спряталось. Навалилась беда. Не успел купить Гриша обещанное кольцо, ушел на войну, да и не пришел… Хорошо, что сына оставил, портрет свой, повторение свое.

Родила парнишку и не знала — радоваться, то ли плакать? Похоронная на отца в шкатулке лежала, увеличила в деревне еще на одного «безотцовщину».

Прибежала Анюта Сидорова, бывшая соперница, замужем уже была Анна. Целует роженицу, смеется.

— Гришенька родился, Гришенька.

Так и дали отцовское имя парнишке, а Анна с мужем кумовьями стали Анисье, нареченными родителями маленькому Гришке.

Григорий теперь сам отцом стал, а большое уважение имеет к нареченным родителям. Во всех делах советуется с лелей Анной Степановной да с лельком Василием Семеновичем.

Из горницы вышла сноха Анисьи — Валентина.

— Где же Гриша запропастился?..

— А вот он, легок на помине, — взглянув в окно, сказала Анисья.

Григорий шел улицей с чемоданом в руке.

— Что так долго? — встретила его жена в дверях.

— Из-за гостей задержался. Гостей из города — полный автобус. Музыкантов привез, артистов.