524 Понимание имаго сновидений на субъективном уровне имеет для современного человека то же значение, как если бы у первобытного человека отняли фигуры прародителей и фетишей и попытались бы ему втолковать, что его «медицина» есть духовная сила, которая обитает не в объекте, а в человеческой психике. Первобытный человек испытывает вполне оправданное сопротивление против такого еретического предположения, и точно так же современный человек ощущает, что ослабление идентичности имаго и объекта – идентичности, освященной с незапамятных времен, – есть нечто неприемлемое, вероятно, даже опасное для него. Едва ли мы представляем себе последствия такого ослабления для нашей психологии: не стало бы больше никого, кого можно было бы корить, кого можно было бы сделать ответственным, кого можно было бы поучать, воспитывать и наказывать! Напротив, мы должны были бы все начать сначала, с самих себя, нам пришлось бы все требовать от самих себя, включая и все притязания, которые мы предъявляем другим. При таком положении дел становится вполне понятным, почему толкование имаго сновидений на субъективном уровне вовсе не является легким шагом – особенно если учесть, что оно порождает односторонность восприятия и может привести к перегибам в том или ином направлении.

525 Невзирая на это чисто моральное затруднение, существуют также некоторые препятствия и в интеллектуальном плане. Мне уже высказывали возражение, что толкование на субъектном уровне есть философская проблема и что применение этого принципа сталкивается с вопросом мировоззрения – и потому уже не может быть научным методом. Мне не кажется удивительным, что психология соприкасается с философией, ведь мышление, лежащее в основе философии, есть некий психический факт, который как таковой представляет собой предмет психологии. Занимаясь психологией, я всегда думаю о целостном охвате психического и тем самым и о философии, о теологии и о многом другом, потому что в основании всех философий и религий лежат реалии человеческой души, которые, по всей видимости, являются конечной инстанцией, где выносится решение об истине и заблуждении.

526 Ведь для нашей психологии не столь уж важно, какую именно сферу затрагивают те или иные проблемы. Мы, в первую очередь, должны решать практические задачи. Если вопрос мировоззрения пациента является психологической проблемой, то мы должны заниматься им независимо от того, принадлежит ли психология к философии или нет. Точно так же вопросы религии являются для нас прежде всего психологическими. Достойно всяческого сожаления, что нынешняя медицинская психология вообще оказывается в стороне от этих проблем, в частности, при лечении психогенных неврозов шансы на исцеление везде, где угодно, выше, чем в академической медицине. Хотя я сам врач и должен был бы с полным основанием воздержаться от критики медицины – согласно принципу «medicum medicum non decimat[84]» – но все же я должен признать, что врачи вовсе не всегда являются теми, в чьих руках искусство психиатрии нашло себе наилучшее применение. По своему опыту я знаю, что медицинские психологи пытаются практиковать тем рутинным способом, который был им рекомендован во времена их своеобразного обучения. Медицинское образование состоит, с одной стороны, в накоплении в памяти чудовищного по объему материала, который просто запоминается без критического познания основ, а с другой стороны, в приобретении практических навыков согласно принципу: «Нужно не размышлять, а действовать!» Случилось так, что из всех профессий медицина менее всего предоставляет возможности для развития функции мышления. Поэтому совсем не удивительно, что даже психологически грамотные врачи либо вовсе не в состоянии следить за моими размышлениями, либо делают это с величайшим трудом. Они привыкли поступать согласно предписаниям и механически применять те методы, которые не они придумали. Эта схема, однако, абсолютно несовместима с занятием медицинской психологией, так как ее адепты цепляются за клочки авторитетных теорий и методов, подавляя при этом развитие самостоятельного мышления. Я обнаружил, что даже элементарные и для практического лечения необычайно важные различения субъективного и объективного уровней толкования, эго и Самости, знака и символа, каузальности и финальности и т. д. превосходят их мыслительные возможности. В какой-то степени этим можно объяснить устойчивость отсталых и давным-давно уже нуждающихся в ревизии воззрений. То, что это не только мое субъективное мнение, доказывает фанатическая односторонность и сектантская закрытость некоторых психоаналитических групп. Таковая установка, как всем известно, есть симптом сверхскомпенсированного сомнения. Но кто же будет применять психологические критерии к самому себе?

527 Понимание сновидений как инфантильного осуществления желаний или как финальных «приготовлений» на службе инфантильного стремления к власти слишком узко и не соответствует сущностной природе сновидения. Сновидение, как и всякий элемент в психической структуре, является продуктом всеобщего психического. Следовательно, мы вправе ожидать, что найдем в сновидении нечто, что издревле имело значение в жизни человечества. Как человеческая жизнь сама по себе не управляется только лишь тем или иным базовым влечением, но выстраивается на основе множества разнообразных влечений, потребностей, желаний, физических и психических обусловленностей, так и сновидение нельзя объяснить, лишь исходя из того или иного элемента, каким бы подкупающе простым ни показался подобный подход. Мы можем быть уверены, что такое объяснение неверно, так как никакой простой теорией влечения никогда не удастся постичь человеческую психику, эту могущественную и таинственную субстанцию, а потому также и ее производную – сновидение. Для того чтобы выработать хоть в какой-то мере справедливый подход к сновидению, нам необходим интерпретативный инструментарий, который мы должны усердно конструировать с использованием всех областей гуманитарных наук.

528 Критики иногда прямо попрекали меня за «философские» или даже «теологические» тенденции, полагая, что мои объяснения являются «философскими», а мои воззрения – «метафизическими»¹⁶. Я же использую некоторые философские, религиозно-научные и исторические материалы исключительно для иллюстрации психологических фактов. Если при этом я привлекаю понятие Бога или столь же метафизическое понятие энергии, я делаю это только потому, что эти образы присутствуют в психике человека со дня сотворения мира. Мне приходится вновь и вновь подчеркивать, что ни моральный порядок, ни понятие Бога или какая-то религия не появились извне, то есть не свалились на человека с неба – все это человек несет в себе in nuce[85], а потому создает он все это сам. Не более чем досужей идеей является представление, будто требуется только лишь просвещение, чтобы изгнать всех этих призраков. Идеи о моральном порядке и о Боге относятся к числу неискоренимых основ человеческой души. Поэтому честная психология, не ослепленная тщеславием просветительства, должна работать с этими фактами. Их нельзя проигнорировать или отмахнуться от них с иронией. В физике мы можем обходиться без образа Бога, в психологии же это некая определенная величина, с которой следует считаться, точно так же, как с «аффектом», «влечением», «матерью» и т. д. Все дело, конечно, в вечном смешении объекта и имаго, когда люди не делают понятийного различения между «Богом» и «Бого-образом», и поэтому думают, что когда мы говорим о Бого-образе, то говорим о Боге и предлагаем «теологические» объяснения. Психологии как науке не пристало требовать гипостазирования Бого-образа. Однако она должна принимать в расчет – в соответствии с фактами – его существование. Точно так же она должна считаться с существованием влечений, не присваивая себе права на компетентность в вопросе о том, что есть «влечение» само по себе. Какие психологические факты обозначаются как влечение – ясно каждому, неясно, однако, чем же, собственно говоря, является влечение само по себе. Так же ясно, к примеру, что Бого-образ соответствует определенному психологическому комплексу фактов и тем самым представляет собой определенную величину, которой можно оперировать; однако вопрос о том, что есть Бог сам по себе, остается по ту сторону психологии. Я сожалею, что вынужден повторять такие азбучные истины.