269 Подобные инстинкты трудно объяснить при помощи гипотезы о заучивании и тренировке. Поэтому недавно были предприняты новые попытки объяснения, основанные на философии Бергсона и делающие упор на факторе интуиции. Интуиция – это бессознательный процесс, результат которого представляет собой вторжение бессознательного содержания – внезапной идеи или предчувствия – в сознание⁵. Это напоминает процесс восприятия, которое, в отличие от сознательной деятельности органов чувств и самонаблюдения, является бессознательным. Вот почему мы говорим об интуиции как об «инстинктивном» акте постижения. Она является процессом, аналогичным инстинкту, с той разницей, что инстинкт является целенаправленным импульсом для осуществления некоторого сложного действия, тогда как результатом интуитивного процесса является бессознательное целенаправленное усвоение крайне сложной ситуации. Следовательно, в определенном смысле интуиция является противоположностью инстинкту, хотя и столь же удивительной. Но нам никогда не следует забывать, что сложное или даже удивительное для нас является совершенно заурядным для природы. Мы всегда склонны проецировать на наблюдаемые явления наши собственные трудности понимания, называя их сложными, тогда как в действительности эти явления весьма просты и не имеют никакого отношения к нашим интеллектуальным проблемам.

270 Обсуждение проблемы инстинкта было бы неполным вне связи с понятием бессознательного, потому что именно инстинктивные процессы делают необходимым его привлечение. Я определяю бессознательное как совокупность всех психических явлений, не обладающих качеством сознания. Эти психические содержания уместно было бы назвать «подпороговыми», или «сублиминальными», исходя из допущения, что каждое психическое содержание должно обладать определенным энергетическим значением для того, чтобы вообще стать осознанным. Чем меньше ценность сознательного содержания, тем легче оно исчезает под порогом сознания. Отсюда следует, что бессознательное является вместилищем всех утраченных воспоминаний и всех психических содержаний, которые еще слишком слабы, чтобы стать сознательными. Эти содержания являются продуктами бессознательной ассоциативной деятельности, которая также порождает сновидения. Кроме того, мы должны включить сюда все более или менее намеренно подавленные мучительные мысли и чувства. Я называю сумму всех этих содержаний «личным бессознательным». Но, помимо и сверх того, мы можем обнаружить среди бессознательных качеств и такие, которые не приобретаются индивидуально, а наследуются – то есть инстинкты как импульсы к осуществлению необходимых действий без осознанной мотивации. В этом, «более глубоком» слое мы обнаружим также априорные врожденные формы «интуиции», а именно архетипы⁶ восприятия и понимания, являющиеся априорными детерминантами всех психических процессов. Точно так же, как инстинкты принуждают человека вести специфический для людей образ жизни, архетипы направляют способы его восприятия и формирования представлений в русло специфически человеческих паттернов. Инстинкты и архетипы вместе образуют «коллективное бессознательное». Я называю его «коллективным» потому, что, в отличие от личного бессознательного, оно состоит не из индивидуальных, более или менее уникальных содержаний, а из содержаний универсальных и проявляющихся с неизменной регулярностью. Инстинкт в своей основе является коллективным, то есть универсальным и регулярным явлением, не имеющим ничего общего с индивидуальностью. В этом качестве архетипы сходны с инстинктами и также представляют собой коллективные феномены.

271 На мой взгляд, вопрос об инстинктах нельзя рассматривать с психологической точки зрения без обращения к архетипам, потому что, по сути, они определяют друг друга. Тем не менее, эта проблема представляется исключительно сложной из-за чрезвычайного разнообразия мнений относительно роли инстинкта в человеческой психологии. Так, Уильям Джемс придерживается мнения, что человек переполнен инстинктами, тогда как другие исследователи относят к ним весьма малое число процессов, едва отличимых от рефлексов, а именно: некоторые двигательные реакции, характерные для младенца, определенные движения его рук и ног, гортани, пользование правой рукой и образование многосложных звуков. По-моему, такое понимание инстинкта является слишком узким, хотя оно и весьма характерно для человеческой психологии в целом.

Прежде всего, мы всегда должны помнить, что при рассмотрении человеческих инстинктов мы рассуждаем о самих себе и, следовательно, судим заведомо предвзято.

272 Нам гораздо удобнее наблюдать инстинкты у животных или дикарей, чем у самих себя. Это объясняется тем, что мы привыкли тщательно анализировать свои собственные действия и находить им рациональное объяснение. Но это ни в коей мере не означает, что наши объяснения будут безукоризненными – на самом деле это весьма маловероятно. Не нужно обладать сверхчеловеческим интеллектом, чтобы увидеть сквозь мелководье нашей рационализации реальный мотив – кроющийся в глубине неодолимый инстинкт. В результате этих искусственных рационализаций нам может показаться, что нами управляют не инстинкты, а сознательные мотивы. Естественно, я не намерен утверждать, что в результате тщательной тренировки человек не добился частичных успехов в превращении своих инстинктов в волевые действия. Инстинкт был приручен, но базовые мотивы все еще остаются инстинктивными. Несомненно, мы преуспели в «упаковке» целого ряда инстинктов в обертку рациональных объяснений настолько, что можем и не распознать первоначальный мотив под многочисленными покровами. При таком подходе кажется, будто у нас не осталось практически никаких инстинктов. Но если применить к человеческому поведению критерий Риверса, мы обнаружим множество случаев возникновения неадекватной реакции по принципу «все или ничего». Преувеличение является в действительности универсальной человеческой особенностью, хотя каждый стремится объяснить свои реакции рациональными побуждениями. Подобная аргументация всегда находится, но факт преувеличения остается. Чем же объяснить, что человек делает или говорит, дает или берет не ровно столько, сколько необходимо, разумно или оправдано ситуацией, а зачастую намного больше или меньше? Как раз тем, что в его психике происходит бессознательный процесс, идущий своим чередом без помощи разума и потому то превышающий меру рациональной мотивации, то не доходящий до нее. Это явление столь универсально и встречается столь часто, что нам только и остается считать его инстинктивным, хотя никому в этой ситуации не хочется признавать инстинктивность своего поведения. Поэтому я склонен считать, что человеческое поведение подвержено влиянию инстинкта в гораздо большей степени, чем обычно считается, и что нам свойственно слишком часто заблуждаться в этом отношении в результате опять-таки инстинктивного преувеличения нашего рационализма.

273 Инстинкты – это типичные виды действия, и, как только мы сталкиваемся с единообразными и регулярно возникающими видами действия и реакции, мы можем заключить, что имеем дело с инстинктом, независимо от того, связан он с сознательным мотивом или нет.

274 Если мы интересуемся тем, много или мало у человека инстинктов, можно также поднять еще не рассматривавшийся вопрос о том, много или мало у человека первоначальных форм, или архетипов, психической реакции. Здесь мы сталкиваемся с той же самой трудностью, о которой я уже упоминал: мы настолько привыкли оперировать общепринятыми и самоочевидными понятиями, что даже не осознаем, в какой степени они основаны на архетипических формах восприятия. Подобно инстинктам, первообразы еле различимы из-за чрезмерной дифференциации нашего мышления. Подобно тому, как некоторые биологические теории приписывают человеку небольшое число инстинктов, так и теория познания рассматривает архетипы как немногочисленные и логически ограниченные категории понимания.

275 Платон, однако, отводит исключительно большое значение архетипам как метафизическим идеям, «парадигмам» или моделям, тогда как реальные вещи у него являются лишь копиями этих модельных идей. Средневековая философия со времен Блаженного Августина, у которого я позаимствовал идею архетипа⁷, в этом отношении продолжает придерживаться концепции Платона, вплоть до Мальбранша и Бэкона. Но у схоластиков мы встречаем мнение, что архетипы являются естественными образами, «врезанными» в разум человека, которые помогают ему приходить к тому или иному суждению. Так, Герберт Черберийский утверждает: «Природные инстинкты – это выражение тех способностей, которые заложены в каждом нормальном человеке и через которые общие понятия, касающиеся внутреннего устройства вещей, такие как причина, средство и предназначение вещей, добро, зло, красота, удовольствие и т. д., приводятся в соответствие друг с другом независимо от рационального мышления»⁸.