106 Внимательный и способный критически смотреть на вещи читатель произведений Фрейда не может не заметить, насколько широко и гибко его понятие сексуальности. Фактически, оно покрывает собой так много, что нередко удивляешься, почему в некоторых местах автор вообще пользуется сексуальной терминологией. Его понятие сексуальности включает в себя не только физиологические сексуальные процессы, но практически каждую стадию, фазу и вид чувства и желания. Эта беспредельная гибкость делает данное понятие универсально применимым, хотя вытекающие из него объяснения не всегда успешны. При помощи такого собирательного понятия вы можете объяснить произведение искусства или религиозное переживание в точно таких же терминах, как и истерический симптом. При таком подходе полное различие между вышеуказанными явлениями совершенно не учитывается. Таким образом, подобное объяснение может быть только мнимым – по крайней мере, для феноменов искусства и религиозных переживаний. Однако, несмотря на эти неудобства, психологически правильно браться за проблему сначала с сексуальной стороны, поскольку можно обоснованно предполагать, что непредубежденный человек в этом случае найдет для себя что-то, над чем следует задуматься.

107 Сегодня конфликт между этикой и полом представляет собой не просто коллизию между инстинктивностью и нравственностью, но борьбу за то, чтобы отвести инстинкту по справедливости полагающееся ему место в наших жизнях, признать в этом инстинкте силу, которая ищет для себя выражения и к которой, безусловно, нельзя относиться несерьезно, а следовательно, нельзя насильно подгонять ее под наши моральные законы, которые вводятся нами же из лучших побуждений. Сексуальность – это отнюдь не только инстинктивность; это, вне всяких сомнений, творческая сила, которая является не только основной причиной нашего индивидуального существования, но и очень важным фактором нашей психической жизни в целом. Сегодня нам слишком хорошо известны тяжелые последствия, к которым может привести развитие сексуальных расстройств. Можно было бы назвать сексуальность полномочным представителем остальных инстинктов, что в известной степени объясняет, почему секс – с точки зрения духа – является главным его антагонистом. И здесь дело не в том, что сексуальная распущенность сама по себе более аморальна, нежели чревоугодие и пьянство, скупость, деспотизм и прочие крайности, – дух чувствует в сексуальности двойника, равного по силе и действительно родственного себе. Ибо, подобно тому как дух стремится поставить сексуальность, как и всякий другой инстинкт, себе на службу, так и сексуальность имеет древнее притязание на дух, который она некогда – на этапе зачатия, беременности, рождения и детства – содержала в себе, и без чьей страсти дух никогда не может обойтись в своих творениях. Что представлял бы из себя дух, если бы не имел себе среди инстинктов ровни, противостоящей ему? Он был бы всего лишь пустой формой. Благоразумное внимание к другим инстинктам стало для нас самоочевидной необходимостью, но в отношении полового инстинкта дело обстоит иначе. Для нас секс все еще проблематичен, а это означает, что в данном вопросе мы не достигли той степени осознания, которая позволила бы нам полностью отдать должное этому инстинкту без ощутимого для нас морального ущерба. Фрейд не только ученый, исследующий сексуальность, он, кроме того, и ее защитник; поэтому, учитывая огромную важность сексуальной проблемы, я признаю моральную оправданность его понятия сексуальности, даже если не могу принять это понятие в научном отношении.

108 В задачи этой статьи не входит выяснение причин современного отношения к сексу. Достаточно отметить, что сексуальность представляется нам наиболее сильным и самым непосредственным инстинктом⁶⁹, выдвигаясь на первое место среди прочих инстинктов. С другой стороны, я должен также подчеркнуть, что духовный принцип, строго говоря, вступает в конфликт не с инстинктом как таковым, но лишь со слепой инстинктивностью, которая реально сводится к неоправданному превосходству инстинктивной природы над духовной. Кроме того, духовное заявляет о себе в психическом в виде некоего инстинкта, поистине настоящей страсти, «пожирающего огня», как однажды выразился Ницше. Этот инстинкт является не производным от какого-либо другого инстинкта, как психологи инстинкта хотели бы нас уверить, но принципом sui generis[15], специфической и необходимой формой инстинктивной власти. Я затрагивал эту проблему в специальном исследовании, к которому и отсылаю читателя⁷⁰.

109 Образование символов следует путем, открываемым этими двумя возможностями человеческого разума. Редукция разрушает все несоответствующие и бесполезные символы, возвращая психические процессы к их естественному, то есть инстинктивному течению, а это становится причиной запруживания либидо. Большинство так называемых «сублимаций» являются принудительными продуктами описанной ситуации, деятельностями, культивируемыми с целью как-то израсходовать невыносимый избыток либидо. Однако основные, самые примитивные требования не находят себе удовлетворения при помощи подобной процедуры, то есть сублимации. Если психологию такого запруженного состояния исследовать внимательно и без предубеждения, то нетрудно обнаружить в ней истоки первоначальной формы религии – религии индивидуального рода, совершенно отличной от догматической коллективной религии.

110 Поскольку созидание религии или образование символов имеет для первобытной психики столь же важное значение, как и удовлетворение инстинкта, то путь к дальнейшему развитию логически задан: спасение от состояния редукции заключается в разработке религии индивидуального характера. Тогда наша подлинная индивидуальность появляется из-за завесы коллективной личности, что было бы совершенно невозможным в состоянии редукции, поскольку наша инстинктивная природа в основе своей имеет коллективный характер. Развитие индивидуальности также невозможно или, во всяком случае, серьезно задерживается, если состояние редукции приводит к вынужденным сублимациям в виде разнообразных культурных деятельностей, поскольку они, по существу, в такой же степени имеют коллективный характер. Но в силу того, что люди в основной своей массе – существа коллективные, такие вынужденные сублимации представляют собой терапевтические продукты, которые не следует недооценивать, поскольку они помогают многим людям внести в свою жизнь долю полезной деятельности. К числу таких культурных деятельностей нам необходимо отнести и религиозную практику в рамках существующей коллективной религии. Например, изумительное богатство католического символизма само по себе обладает огромной эмоциональной притягательностью, которой для многих натур вполне достаточно. Непосредственный характер взаимоотношений с Богом в протестантизме удовлетворяет страстную потребность мистика в независимости, тогда как теософия с ее неограниченными спекулятивными возможностями отвечает потребности в псевдогностических интуициях и потрафляет ленивому мышлению.

111 Такие организации или системы суть «символы» ([symbolon] = символ веры), которые дают человеку возможность установить духовный противовес своей первичной инстинктой природе, создать культурную установку в противоположность явной инстинктивности. В этом заключалась функция всех религий. В течение длительного времени и для подавляющей части человечества этого символа коллективной религии было достаточно. Вероятно, только на время и для сравнительно небольшого числа людей существующие коллективные религии стали неадекватными. Всюду, где бы культурный процесс ни продвигался вперед, в отдельных личностях или в группах, мы обнаруживаем отход от коллективных религиозных убеждений. Всякое продвижение в культуре является, в психологическом отношении, расширением сознания, переходом к осознанию того, что может иметь место только благодаря различению. Поэтому продвижение вперед начинается с индивидуации, то есть с индивидуального, сознающего свою изолированность, с прокладывания нового пути через неисхоженную до этого территорию. Чтобы совершить это, человеку сначала необходимо повернуться к фундаментальным фактам собственного бытия, независимо от любого авторитета и традиции, и позволить себе осознать свою отличность от других. Если ему удается придать коллективную вескость своему расширенному сознанию, он создает напряжение противоположностей, обеспечивающее стимуляцию, в которой культура нуждается для своего дальнейшего прогресса.