Взял Коська письмо, пощупал, понюхал. На свет посмотрел. Но, конечно, читать не стал, спрятал.

Дядя Костя приходит:

– Ну, что новенького?

– Новенького ничего, – говорит Коська, – а придется вам плясать, дядя Костя.

– Это с какой же мне радости плясать?

– Угадайте.

– Не знаю.

– Письмо для вас получено.

– Ну, брат? Врешь! Покажи!..

Смешно даже: как маленький обрадовался дядя Костя. Схватил письмо – и к окну. Конверт растормошил, бумагу вытащил и читает. Читает и смеется. Даже брови у него на лоб полезли.

Коська постоял, посмотрел, вздохнул и в сени вышел. Дверь тихонько притворил, взял нож, лучину стал щипать.

Слышит – дядя Костя зовет его:

– Кось!

– Ну?

– Ты что там делаешь?

– Ничего. Лучину готовлю.

– Успеешь. Иди сюда.

Вошел Коська. Опять ходит дядя Костя по комнате. Но только теперь он веселый ходит. Руки в карманы засунул. Большие шаги делает. Помолодел даже как будто.

– Ну вот, – говорит, – и я дождался. Теперь и мне контора пишет.

Коська постоял, помолчал.

– А что, – спрашивает, – хорошее пишут?

– Очень даже хорошее.

Потом говорит:

– Так, как же, брат, сплясать тебе?

– Нет, – говорит Коська. – Не надо. Ведь я пошутил это.

– А то я могу. Пожалуйста. Я даже вприсядку могу, если желаешь.

Еще немного времени прошло. Как-то – под самый Новый год дело было – доклеивал Коська остатки афиш.

Вечерело, снег падал.

Бегал Коська от столба к столбу, ведерком размахивал, торопился. Завтра праздник, надо печку истопить, в комнате прибраться да в лавку еще за керосином сбегать.

Только приклеил Коська последнюю афишку, слышит, сзади кто-то подошел и через плечо его афишку читает:

– В чет-верг пер-во-го ян-ва-ря гранди-оз-ный бал-мас-карад.

Голос тоненький такой – как у птички.

Обернулся Коська и обомлел.

Стоит перед ним девчонка, однолетка его или чуть побольше. У девчонки нос кверху вздернут. Глаз левый прищурен – смеется, что ли?

Точь-в-точь портрет, что украл когда-то Коська на вокзале и продал за три рубля бородатому дяде Косте. Портрет и сейчас над дяди Костиной койкой висит. Только у этой девчонки галстук из-под заячьей шубейки выглядывает красный, а не черный, и глаза голубые и щеки румяные, а не серые, как на том портрете.

Стоит Коська и глазами моргает.

«Что, – думает, – за чертовщинка?»

А девчонка тоже смотрит на него и улыбается.

– Холодно? – спрашивает.

– Нет, – говорит Коська. – Не очень холодно.

А сам думает: на кого же это она похожа? На Сашу? Нет, пожалуй, на Сашу не очень похожа. Только что глаза веселые.

– Клей у тебя течет, – говорит девчонка.

Поглядел Коська – и правда, клейстер на валенок ему течет. Загляделся он и ведерко опрокинул.

– Фу! – говорит.

А девчонке смешно.

– Что ты, – говорит, – чумовой какой!

Коська нагнулся, снегом валенок почистил, девчонка ему помогла, ведерко подержала.

Взял у нее Коська ведерко.

– Спасибо, – говорит и побежал в контору. Некогда. Надо еще в лавку за керосином сбегать. А сам все думает: «Что же это? Неужто она самая?»

И что-то ему скучно стало. И за керосином неохота бежать.

В контору пришел, ему говорят:

– Ты что, Константин Михайлов, заболел, что ли?

– Нет, – говорит Коська, – я здоровый.

– А что ж это у тебя такая наружность, как будто ты гриппом хвораешь? А ну, получи зарплату и беги домой. С Новым годом тебя!

А Коська деньги сосчитал и думает: «Плохой у меня, кажется, Новый год будет».

Пришел домой, думал, дяди Кости еще нет. А он дома. В комнате с кем-то сидит разговаривает. Коська дверью неосторожно с размаху хлопнул, дядя Костя услышал, кричит:

– Костя, это ты?

– Я.

– А ну, поди сюда.

Вошел Коська в комнату и сразу увидел: сидит на его ящиках давешняя девчонка. Шапку она сняла, шубейку сняла, в одном сером свитере сидит. Веселая такая, смеется, ногами болтает.

А Коське не смешно. Стал Коська у порога, шапку снял.

Дядя Костя говорит:

– Вот это, Наташа, он самый и есть, о котором я тебе писал и рассказывал. Знакомься, Костя. Это моя дочь Наташа.

А девчонка ногами болтает, смеется и говорит:

– Ха! Да мы уже знакомы.

– Как так? Где вы успели?

– Представь себе, успели.

Коська голову чуть-чуть поднял, на Наташу взглянул, потом на портрет посмотрел: «Так и есть. Она самая».

Вздохнул Коська. Шапку в руках потискал и говорит:

– Так я пойду, дядя Костя.

– Куда пойдешь? За керосином? Успеешь.

– Нет… я вообще…

– Куда это вообще?

– Одним словом… я ведь теперь у вас лишний буду.

Рассердился дядя Костя. Никогда его таким Коська не видел. Как начнет ходить по комнате. Как начнет кричать.

– Ты что же это, – говорит, – свою сестренку хочешь бросить?! И не стыдно тебе? Она из Питера ехала, думала, у нее братишка есть, а он – вон он какой!

Стоит Коська, с ноги на ногу переминается, в руках шапку тискает, не знает, что и сказать. Только губами чего-то шепчет.

А Наташа с ящика соскочила, к нему подошла, говорит:

– Дай руку!

Дал Коська руку.

– В сестры меня возьмешь?

Засмеялся Коська. Носом зашмыгал. Засопел.

– Я-то, – говорит, – возьму. Пожалуйста. А ты меня в браты возьмешь?

– Возьму.

– Ну, и кончено, – говорит дядя Костя. – А теперь айда – вместе за керосином!..

Оделись ребята, побежали в лавку за керосином. До угла добежали, Коська и говорит:

– Погоди, Наташа, мне тебе одну вещь надо сказать.

– Какую? Ну, говори.

Покраснел Коська.

– Вот чего, – говорит. – Ты это… ты, брат, прости меня, знаешь, что украл я тебя давеча из корзинки…

Не поняла Наташа: из какой корзинки? Почему украл? Удивилась. Засмеялась.

– А ведь и верно, – говорит, – ты – чумовой!..

Часы^*

С Петькой Валетом случай вышел.

Гулял Петька раз по базару и разные мысли думал. И было Петьке обидно и грустно: есть хотелось и не было денег даже колбасных обрезков купить.

И негде было достать.

А есть хотелось ужасно.

Попробовал Петька гирю украсть. Но гирю украсть ему не позволили. Гирей стукнули Петьку слегка по затылку.

Пошел Петька дальше.

Попробовал кадку украсть. И с кадкой попался. Кадку оставил и дальше пошел.

И вдруг видит бабу. Толстая баба стоит на углу и торгует пампушками. И пампушки в ее решете – румяные, пышные, дым от пампушек идет.

Задрожал Петька и подошел ближе. И ничего особенного не сделал, только взял пампушку, понюхал и положил в карман. И даже обидного ничего не сказал той бабе, а повернулся и тихо, спокойно пошел прочь.

А баба за ним. Баба шуметь стала и хвататься за Петькины плечи. Баба кричать стала:

– Вор! Отдай пампушку!

– Какую пампушку? – спросил Петька и дальше пошел.

Но тут уж толпа поднаперла. Кто-то Петьку за глотку схватил, кто-то коленкой сзади ударил, повалили, намяли бока. И огромной толпой потащили Петюшку в милицию. В базарный пикет.

Притащили – к начальнику:

– Так, мол, и так. Познакомьтесь: вор малолетний. Пампушку украл.

Начальнику некогда было. Начальник знакомиться с Петькой не стал, велел посадить Петьку в камеру.

Сунули Петьку в камеру: сиди!

Сидит Петька в камере на грязной, замызганной лавке, сидит не шелохнется и в окно глядит. А на окне решетка. А за решеткой небо. Ясное такое небо, чистое, голубое, словно воротник у матроса.

Смотрит Петька на небо, и горькие мысли лезут ему в башку. Невеселые мысли.

«Ой, – думает Петька. – Жисть ты моя жистянка. Опять я, бродяга, засыпался. Нехорошо засыпался. С пампушкой».

Невеселые мысли. Разве весело, когда человек с позапрошлого дня хлеба не нюхал? А за решеткой охмуряться приятно? Небом любоваться интересно? Было бы за дело, а то – тьфу! – пампушка какая-то.