Здесь совсем не случайно оказались ширмы. Лионель придвинул их к стеклянной двери и поставил Жильберту перед створкой ширмы, в которой было проделано маленькое отверстие, позволявшее видеть, что делается в комнате.
Жильберта точно в мрачном кошмаре видела двор, облитый лунным светом, мостовую, черный забор…
Мадам де Праз держала в своих горячих руках ледяные руки племянницы.
— Что я тут увижу, тетя? О! О-о-о-о-о! Сжальтесь надо мной, скажите!
— Тсс! Жильберта! Дорогая крошка! Немножко терпения! И главное, ни малейшего шума!
— О! Вы меня мучаете! О-о-о-о!
— Смотри! — вдруг шепнула мадам де Праз.
Человеческая тень перелезала через забор.
Жильберта задержала дыхание. Лионель и его мать скрылись во тьме и умолкли.
Живая тень соскочила с забора. Это был ловкий, точный в движениях, гибкий человек. Он нес на спине какую-то ношу… Его ноги бесшумно ступали по земле… Он обошел вдоль стены, погруженной в тень, и скользил по ней, точно призрак.
Жильберта почувствовала, что ее кто-то тянет назад. Она послушно отступила. Ширмы подвинулись за ней неизвестно каким образом.
Человек внезапно очутился в вестибюле. Он с необычайной легкостью открыл стеклянную дверь и не затворил ее за собой. Он двигался дальше. Его стройная фигура появилась в четырехугольнике света. Лунные лучи обвели его профиль серебряным контуром…
Жильберта задрожала. Властная рука прикрыла ей рот. Она поняла, что Лионель следит за ней.
Зажегся ослепительный глазок электрического фонаря. Он осветил только мебель, стены, портьеры, ширму. Сноп света упал на дверь в кабинет и сейчас же погас. Человек вошел в кабинет.
Жильберта, уступая давлению сильной руки, двинулась за ним. Ее поддерживали, направляли справа и слева, почти несли вперед. Они дошли до порога кабинета. Ковер заглушал их шаги.
Между тем еще одна ночная тень проникла в вестибюль. Испуганная Жильберта узнала толстую фигуру и длинные руки того самого Обри, который когда-то наводил на нее ужас. Жильберта чувствовала за спиной его молчаливое присутствие. Но ее снова толкнули вперед. И все застыли на месте в амбразуре двери. На ее глазах грабитель снова входил в кабинет.
Жильберта чуть не испустила судорожный вопль. И снова сторожившая ее рука легла на ее губы.
Внезапно из тьмы выступил несгораемый шкаф. Маленький фонарь осветил его своим подвижным светом, потом, поставленный на землю, он уже не сводил с него своего «глаза».
Стройная тень поставила на ковер у своих ног какой-то предмет. Блеснули инструменты. Из них были отобраны какие-то трубки и цилиндры. Грабитель Жан Морейль, взломщик Жан Морейль выдвинул свой арсенал. Его лицо выступило из мрака. Не было ничего противнее этого лица с судорожно напряженной складкой, со взглядом неумолимого зверя…
Вспыхнула спичка: наклоненное вниз лицо отразило пляшущий свет. В тишине раздался свистящий взрыв, и сине-зеленое пламя паяльника осветило комнату.
Жан Морейль не спеша отрегулировал пламя, как это делает добросовестный рабочий.
Жильберта все это видела! Ее горе было из тех, от которых не излечиваются.
Растерянная, измученная, осужденная быть свидетельницей того, как рушится ее собственное счастье, не спускающая воспаленных глаз с этого отвратительного зрелища, она оказалась не в силах больше выдержать эту пытку…
Быстрая и сильная ладонь снова закрыла ей рот. Но, срывая со своих губ невыносимую печать, Жильберта судорожно рванулась вперед.
И ее крик, ее душу раздирающий зов, ее горестный, отчаянный вопль вырвался наружу, точно струя крови из раны:
— Жан!
Грабитель быстро обернулся. Но кто-то в вестибюле ответил на ее зов:
— Я здесь!
Звонкий, радостный голос! Победный голос! Голос чуда! Любимый голос! Голос, спугнувший все прятавшиеся во мраке тени. Все вдруг осветилось как по волшебству. Сам грабитель повернул в кабинете электрический выключатель и смотрел, как и все остальные, на того, кто только что появился здесь таким чудесным образом.
Это был Жан Морейль, Жан Морейль в бальном фраке с белой гвоздикой в петличке, с радостным лицом и любовью во взоре!.. Все были точно в столбняке. Две секунды царила тишина и неподвижность, как будто все остановилось, даже время. Кинематограф жизни вдруг оборвался на этой сенсационной сцене. На две секунды взволнованные мозги прекратили свою работу.
После этого Жильберта, мадам де Праз, Лионель и Обри перевели свои глаза на грабителя.
— Господа и дамы… — сказал он, прикоснувшись к фуражке.
Он казался подкрашенным и переодетым Жаном Морейлем… Эти мешки под глазами не были ли просто затушеваны карандашом? Между тем все четыре свидетеля этой странной очной ставки глядели поочередно на обоих близнецов, и тогда только им стало ясно все их различие. Здесь было только легкое сходство и ничего больше.
Жильберта очутилась в объятиях жениха и уткнула лицо в его белый галстук с жемчужной булавкой, когда Лионель, обратившись к нему и указывая пальцем на грабителя, спросил:
— Что это за человек?
— Баскар, Леон, по прозвищу Уж-Фредди, — ответил Жан Морейль, отчетливо и с насмешкой.
— Фредди похож на меня, как брат, особенно ночью и когда нас не видят рядом друг с другом. Вот и все, — заявил отчетливо Морейль.
Он нежно отстранил Жильберту и вошел в кабинет. Но вся веселость исчезла с его лица, и в нем появилось новое, никому не знакомое властное выражение. Он сказал:
— Что ж, Фредди, почему ты не открываешь шкафа? Мы помешали тебе? Продолжай, друг мой, продолжай!
Паяльник все еще горел своим непрерывным жадным пламенем. Фредди, не говоря ни слова, встал на колени и взялся за свой аппарат. Мадам де Праз вскрикнула изменившимся голосом:
— Нет! Мсье Жан… Остановитесь!
Она стояла перед ним взволнованная, чуть не падающая с ног.
— Тогда дайте мне ключ — ключ, с которым вы никогда не расстаетесь…
— Для чего он вам? Мы вам солгали. В этом шкафу бумаги не на предъявителя… Сознаюсь. Это именные бумаги…
— Я знаю! Вы слишком осторожны, чтобы это было иначе!.. Но откройте шкаф, мадам. Откройте сами, это будет проще. Меня интересуют не бумаги.
— Я его не открою! — заявила мадам де Праз, бледнея. Она держала руку на груди, обнаруживая этим жестом местонахождение ключа. — Там лежат письма… Письма, которыми я не имею права распоряжаться, потому что они принадлежат не мне…
— Ага! Компрометирующие письма, да? Адресованные…
— Мне, — крикнул резко Лионель. — И я предполагаю, что вы знаете, кем эти письма были написаны!
— Откройте шкаф, мадам! — сказал Жан Морейль.
— Нет! — отрезала мадам де Праз.
Все ее тело дрожало от решимости. К ней мало-помалу возвращалось ее обычное хладнокровие.
— Фредди! Паяльник!
С насмешкой на губах и как будто восхищенный всем, что он здесь слышал, Фредди провел губкой по дверке шкафа.
Лионель набросал несколько слов на клочке бумаги и протянул его Жану, не выпуская, однако, записки из рук.
Жан Морейль прочитал:
«Как бы мало эти письма ни компрометировали память мадам Лаваль, не думаю, что Жильберте доставит удовольствие их прочитать. Моя тетка, мадам Лаваль, хотела меня наставить на путь истины. Но тайна, которой она окружала свое доброе дело, придает ему двусмысленный характер, и от меня зависит его усилить. Оставьте в покое этот шкаф и эти письма. Если нет, Жильберта сейчас узнает о том, что ее мать писала мне тайком, а вы именно этого хотите избежать и для этого вам нужно завладеть письмами. Если это вам удастся, тем хуже для Жильберты! Я заставлю вас ей их показать и по-своему их растолкую».
Прочитав эту записку, которую автор все еще держал в своих руках, Жан Морейль подумал с минуту и взглянул поочередно на Лионеля, на его мать, на Жильберту и Обри, который все еще стоял позади…
— Подожди, Фредди! — скомандовал он.
— Вы сами откроете шкаф, мадам, — сказал он, обратившись к графине.
— Увидим!
— Вы откроете его. А вы, сударь, не выдадите тайны, кроющейся в этих письмах. Мне достаточно пяти или, самое большее, десяти минут, чтобы заставить вас это сделать. Я вам кое-что расскажу, чего вы, кажется, и не подозреваете, а меньше всего вот эта толстая обезьяна, которая держится так скромно в резерве… Обри, кажется?.. Прекрасно.