Языком недовольны не только многие психологи, но и физики, и математики. Многие раздражены невозможностью соотнести полученные в цифрах данные с языковыми формами, выразить их вербально. С другой стороны, язык подчас «заслоняет» реальность. Для примера приведем слова М. Закса: «Истинно революционное содержание теории Эйнштейна в том, что она отрицает объективный характер пространственно-временной системы координат. Теория относительности утверждает, что пространственные и временные координаты – лишь элементы языка, которыми пользуется наблюдатель, описывающий окружающую среду».[129] А сколько еще таких «элементов языка», которые являются конструктами наблюдателя и ничего общего с собственно природой не имеют? Но вернемся к подмене, осуществленной диалектической логикой.

Противоречие имманентно присущее отношению природы и познающего субъекта, противоположность же – конструкция нашего мышления. Противоположность необходима нам, чтобы могло продолжать свое существование наше закрыто-системное мышление, построенное на дихотомии: «Х» – «не Х». Подменив одно понятие другим (противоречие – противоположностью), мы оставили изучение природы ради того, чтобы сохранить целостность закрытой системы нашего мышления, мы закрыли путь к подлинно научному познанию.

Можно ли обвинить нас в неправомерности этого заключения?

Формально – да, но только до тех пор, пока мы четко не уясним, что есть противоречие. Противоречия как такового в природе быть не может – это надо ясно себе представлять! Противоречие рождается там, где природа входит в соприкосновение с познающим, и продиктовано оно особенностями познания (способа познания) последнего. Трудность восприятия того факта, что электрон одновременно является и твердым веществом, и волной, связано с тем, что мы просто не можем «представить» себе такой реальности. «Корпускула» или «волна» без труда могут быть развернуты в привычной для нас системе координат пространства и времени, но совместить то и другое нам не под силу. А электрону до этого нет никакого дела, сам по себе он не противоречив, противоречиво наше его восприятие. Способ нашего познания не обладает достаточной гибкостью для принятия этих «фактов», но противоречие не принадлежит ни «факту», ни способу познания, а рождается при их взаимодействии.

Посему противоречие нельзя описать, документировать или изучать, что неустанно пытается делать диалектика, противоречие – это то, что ломает закрытую систему нашего мышления. Причем это не фактуальный процесс (он ничего не несет сам по себе, он рожден только во взаимодействии и умирает в тот момент, когда это взаимодействие прекращается). Диалектика же – это способ, с помощью которого логика «закрывает» брешь в системе нашего мышления, хотя на самом деле это вовсе не «брешь» – это выход, это путь истинного познания. Вот почему мы, вслед за Аристотелем, говорим, что противоречие – это основа настоящего знания. Противоречие делает очевидным иную реальность и новые факты, которые появляются в разломе, где являет свое бессилие логика, где расписывается в собственной несостоятельности наш способ мышления. Эта «трещина» – дорога к «непостижимому» трансцендентному (в психотерапии – экзистенциальному), это самое мощное оружие против агностицизма.

Вот почему новая методология должна быть основана на комплексе глобальных противоречий, которые отчасти порождены способом нашего познания, частью – нашим социальным познанием, частично – косностью нашего мышления и стремлением к объяснению, которое для нас подчас дороже понимания.

А логика и диалектика в нынешнем их состоянии лишены всякого реального содержания, они суть формы (без всякого наполнения), которые нам удобно познавать. Но необходимо отдавать себе отчет в том, что такое познание фиктивно (обычно мы говорим – формально). Логика и язык готовы до последнего удерживать своды этого выстроенного на песке замка, чтобы не потерять своей власти. И это по большому счету наш страх признать то, что мы лишь в начале пути истинного познания.

Что ж, противоречию свойственна определенная амбивалентность, но закономерность такого его поведения очень четкая: противоречие, выявленное после создания системы, разрушает ее, а противоречие, положенное в основу системы, делает ее несокрушимой. Противоречие, положенное в основу системы, открывает ее.

Но для этого необходим новый язык, который сформирует новую «логику» (если под «логикой» понимать способ мышления).

Новый язык

Каким же должен быть новый язык? По имеющемуся у нас опыту означение различных состояний (вещей) представляется малоэффективным. Если мы будем строго называть каждую такую вещь своим индивидуальным именем, то количество слов окажется неограниченно большим, а следовательно, язык будет практически не пригодным к использованию. Можно двигаться по пути не индивидуального означения, а символизации (например, через теорию классов и т. п.), но и этот путь малоэффективен, так как такой язык очевидно будет нуждаться во вторичных языковых метасистемах, что вернет нас на круги своя.

Мало того, наименование состояний (вещей) при создании языка для описания открытых систем (которые по определению предполагают возможность включения в себя любого опыта, даже не предсказуемого нами, а следовательно, и не событийного) – бессмысленно по той простой причине, что состояние – это всегда нечто локализованное во времени и пространстве. Говоря о состоянии, мы, таким образом, имеем дело уже не с познаваемым непосредственно, а с тем, что от него осталось в координатах времени и пространства, с одной стороны, а с другой – это всегда будет прошлым, то есть несуществующим. Язык хорош для мертвых.

Мы говорим, что язык называет вещи (состояния), – это так. Но что такое вещи? Можно дать массу определений, но нас интересует только то, что действительно есть, только то, о чем с достаточно большой долей уверенности мы можем говорить, что это есть. Для человека вещь существует только как образ, он мыслит образами. Образ – это некая голограмма вещи в нашем сознании, голограмма, пронизанная информацией всех родов и видов, соединяющая в себе отношения со всеми другими образами за счет ассоциации, толкования и т. п. Но из-за такой своей зависимости от всей иной информации, и в том числе вновь поступающей в сознание, образ не пребывает в статике, но чрезвычайно динамичен, он меняется от всякого взаимодействия сознания с какой-то новой информацией.

Тому есть простое психологическое доказательство. Тест Люшера состоит в выборе наиболее приятного, близкого испытуемому цвета из набора предлагаемых ему цветов в данный конкретный момент – «сейчас». Исследование, повторно проводимое с интервалом в одну минуту, показывает, что за это время предпочтение, отдаваемое цветам, изменяется, и подчас весьма сильно. О чем это говорит? О динамичности образов. Представьте себе образ яблока, просто яблока, не ориентируясь на любимый сорт или на время года, здесь важно не предпочтение, а образ. Позвольте ему прийти самому – если оно оказалось желто-красным, через минуту оно будет бледно-зеленым, и кроме цвета изменятся его вкус, запах, форма и т. д. Иными словами, каждый образ, даже самый маленький и никчемный, живет в нашем сознании своей вполне самостоятельной жизнью, постоянно меняясь под воздействием условий (информации), – он процессуален.

Какие-то образы, казалось бы, достаточно устойчивы, но это продиктовано лишь стереотипностью и ригидностью нашего мышления, и устойчивость эта формальна. На самом деле устойчива лишь репрезентация образа, а сам он изменчив. Пример тому – среднестатистический семиклассник над учебником с понятиями интегралов, производных, корней. Разумеется, его мышление не образно (в прямом смысле этого слова), он совершает истинно формальные операции с суждениями, накладывая стереотипные формы одна на другую, но вместе с тем мы бы побоялись назвать этот процесс мышлением, иначе придется признать, что и калькулятор мыслит. Здесь важно понять глубокую разницу между образом и суждением, именно это кардинальное отличие оправдывает наше скептическое определение языка, который суть система суждений, а они, как мы видим здесь, весьма далеки от психологического бытия, а следовательно, истинные образы должны быть чужды языку.