Когда Платон говорит о Боге и божественном, наше понимание отказывает нам полностью и даже психософия в определенной мере пасует, то ли из лени, то ли из-за непонимания вопроса – так или иначе, но не желает нам помогать. Если же все-таки есть наивный исследователь, желающий докопаться до понимания (?!) божественного «по Платону», ему придется интегрировать в своем мировоззрении следующие из доступных нам сегодня вещей: Бога «по Спинозе» (Природу) и кое-что из Лейбница, Бога в восточной философии, религии и духовной практике, идею божественного по С. Кьеркегору («Страх и трепет»), а также М. Хайдеггеру (через его метафизику), причем и это еще далеко не все. И вся это гремучая смесь должна быть воссоздана самосознанием в ее изначальной общности (по Платону) или через принцип целостности (по теории принципа). Провести такую операцию не удастся, и стоит оставить всякие попытки. Рано или поздно всякий пытливый ум и чуткая душа найдет этот эйдос, но вовсе не тем абсурдным синтезом, как мы предложили, и, конечно же, не интеллектуальным мудрствованием, что должно быть очевидно полностью.

Итак, миф об идеях Платона как о начале идеализма следует отбросить. Идеи Платона – это центры вещей, невозможные без них, впрочем, верно и обратное. Сам же Платон проповедует «эйдос», понимая под ним всю гамму отношений, которые порождает идея (центр) вещи. А идеализм… идеализм чужд и был бы непонятен Платону.

Заключение

Эта книга началась с обсуждения феномена мировоззрения эпохи. Эпохи сменяют одна другую, и это не просто некая историческая номенклатура, это фактическое изменение человека – того, как он мыслит, как ощущает себя в окружающем мире, как он определяет себе себя, осознает свои цели, задачи и смыслы. Мировоззрение эпохи – это, грубо говоря, тот способ осмысления действительности, которым мы обладаем на данный момент. Мы, конечно, не замечая этого, проецируем наше представление о настоящем на прошлое и на будущее. Для нас человек мифа мало чем отличается от какого-нибудь католика, исламиста или даже атеиста, но это совершенно другой мир, другое мировоззрение и другое миропонимание, мироощущение, в конце концов. Об одном и том же событии представитель власти и оппозиционер, строитель и архитектор, математик и искусствовед говорят совершенно по-разному, словно речь идет о разных событиях. Дело в том, что они проецируют свое специфическое, часто узкоспециальное знание, свой способ думать о вещах на то, что они наблюдают. Они привносят самих себя в предмет. То же самое делаем и все мы, когда рассуждаем об эллинах, древних египтянах, человеке средневековья и будущем человечества.

В мировоззрении эпохи современности есть несколько основных содержательных осей – религия, культура, наука и проч. Причем последняя из перечисленных – одна из самых мощных и значимых в настоящее время, а вот самая слабая – это «гуманизм». Под гуманизмом мы понимаем здесь то пока лишь нарождающееся движение, цель которого – сохранение жизни как таковой, сохранение ее первозданности, естественности и красоты. Гуманизм многолик – это экологические и пацифистские движения, это общества охраны пушного зверя, выступающие против использования его шкур в производстве одежды, это набирающее силы вегетарианство, это организации защиты детства, попечительства над инвалидами и душевно больными и так далее и тому подобное. Несложно заметить, что роднит их одно – стремление сохранить жизнь.

Постепенно эта тенденция проникла в и психологию, а возможно, и выросла из нее, превратившись в ней самой в мощную силу с одноименным названием – «гуманистическое направление в психотерапии». Феномен, который связан в нашем сознании с именами К. Юнга, Я. Морено, А. Маслоу, К. Роджерса, Ф. Пёрлза, Р. Ассаджиоли и других. В чем его особенность? За человеком признано право жить, жить так, как он считает это нужным, жить свободно и независимо, повинуясь тем глубоким внутренним тенденциям, которые живут в нем. Сущность человека – позитивна, человек изначально хорош, а его недостатки, проявления агрессии или слабости – это, считает гуманизм, вещи вторичные, наносные, не отражающие подлинной природы человека.

Но сама эта тема становится актуальной, если человек стремится реализовать все те положительные потенции и задатки, которые есть в нем, если он страстно желает инвестировать себя, свои чувства и мысли в жизнь. В противном случае рассуждать о том, каков человек «на самом деле», уже не имеет ровным счетом никакого смысла. И наука, учитывая ее роль и значение в современном мировоззренческом пространстве, должна была бы оказать в этом помощь и поддержку гуманизму. Но, к сожалению, этого не происходит. Наука обеспечивает материальное, но не внутреннее, не психологическое качество жизни людей. Сами люди, которые вроде бы являются и заказчиками, и производителями интеллектуальных, психологических и духовных ценностей, игнорируют себя и свой внутренний мир. Возможно, этот парадокс объясним с точки зрения психологии масс, с точки зрения социальной психологии и психологии экономических процессов, но с позиций здравого смысла ему нет и не может быть никаких объяснений. Ситуация, формирующаяся под давлением этих процессов, страшная и удручающая.

Человечество нуждается в способе реконструкции научного здания, этой огромной информационной махины, оно нуждается в том, чтобы научное знание не формально, но сущностно обратилось в сторону человека. А для этого человек должен быть не номинально, а фактически поставлен в центр этого здания. Именно эту задачу и ставит перед собой психософия – наука, где психологический опыт подвергается системному философскому рассмотрению, что позволяет, реализуя подходы новой методологии, решать задачи познания бытия и психологической помощи человеку.

Еще С.Л. Франк затеял замечательную свою науку о «душевной жизни», назвав это учение «философской психологией», – вне всякого сомнения, ход его мысли совершенно верен, поскольку изучается то, что есть (он назвал это «природой души»), а не то, что подсказывает формальная логика, – выхолощенные от «непознаваемой» «души» «познаваемые» «душевные явления». И метод исследования также достаточно удачен, так как естественен, а не надуман: «самонаблюдение в подлинном смысле, как живое знание».[172] Но есть одно «но»: не выделив «душу» в качестве предмета познания, он дает ей определение (не лучшее, но не в этом дело) – этим он разделил мир и, что самое главное, знание – на знание «о душе» и на знание «не о душе», на чем методологически честное исследование следовало бы завершить.

Но что мы можем знать, кроме психических фактов или фактов, данных нам через психические факты? Ничего не можем знать, но этим мы ведь не отрицаем существование «внешнего» – с одной стороны, и не гиперболизируем значения психического – с другой. Точно так же как и то, что мы считаем, будто ходим ногами, вовсе не ущемляет «достоинства» нервной системы, ответственной за этот процесс. Просто отвечая на поставленный вопрос честно, мы получаем возможность правильно понять то, что находится вне нас, и то, что есть мы. А мы – то есть та самая пресловутая «душевная сфера», – таким образом, это все, с чем мы входим во взаимодействие. Но разве это не так? Разумеется, «душой» все это не является, и даже «душевным явлением» это назвать нельзя – это опыт, но не естественный, как опять же принято полагать, а психический. А это вместе с тем и в свою очередь избавляет нас от достаточно сомнительного метода исследования – «самопознания».

Итак, предмет психософии – это психологический опыт, которым является все, что взято нами непосредственно. Психософия предлагает простой, емкий, а главное – естественный путь построения научного знания, основа которого заключается в использовании лишь первозданного психологического опыта, что не успел еще видоизмениться в когнитивных системах уже наличествующего в сознании опыта и знаний. «Психологический опыт такой, какой он есть» – вот что лежит в основе психософии, поскольку все, чем мы обладаем, – это наш психологический опыт хотя бы потому, что о чем бы мы ни говорили, что бы ни изучали, что бы ни представляли – это будет развернуто в координатах времени, пространства, модальности и интенсивности, что обеспечено мозгом и чуждо всей неживой и большей части живой природы.