Вот что пишет Елена Васильевна: «Термин „неполноценность“ не соответствует ни духу теории Адлера, ни первоначальному значению немецкого словосочетания».[73] «Быть человеческим существом, – цитирует она Адлера, – значит чувствовать свою недостаточность. Однако ни одно человеческое существо не может долго выносить чувства своей несостоятельности: оно ввергает его в такое напряжение, что требуется хоть какое-нибудь действие». «Именно поэтому, – добавляет автор, – ощущение собственной малости подталкивает к развитию».[74] И далее у нее следует очень важная мысль: «Недостаточность не является мерилом полного или неполного достоинства, ценности или качества». Она вообще не является «мерилом».

Основываясь на этих выводах, обратимся к семантике, и тогда все встанет на свои места. «Неполноценность» – это фактически малая ценность, а, по Адлеру, испытывать это чувство – значит быть «человеком». Если теперь сделать логический вывод, то получается, что речь идет о малой ценности человека, что в корне не соответствует позиции Адлера. Если же мы говорим о «недостаточности», то в этом случае ценность никоим образом не страдает. Кроме того, «недостаточность» (в отличие от «неполноценности») вовсе не обязывает нас к «сравнению» и «сопоставлению», даже напротив. То есть речь идет лишь о необходимости отношений, чтобы дополнить недостающее! И вот теперь совершенно по-новому звучит понятие «социального интереса», и именно это позволит нам решить главную задачу. Мы приближаемся к искомому «живому понятию», которое можно было бы определить как «глубинную потребность отношений».

Итак, вот он, истинный смысл «индивидуальной психологии»: человек ценен сам по себе, просто так – вне зависимости от чего бы то ни было (роста, социальных успехов или органной недостаточности), и он испытывает потребность (недостаточность) в отношениях. И совершенно очевидным теперь представляется этот злополучный комплекс – как тоска по каким-то очень специфическим и психологически глубоким отношениям. В результате этого отпадает и злополучная оценка, субъект-объектные отношения в психотерапии и многое другое.

Конечно, мы несколько идеализируем концепцию Адлера, но, во-первых, и не так чтобы очень, а во-вторых, мы излагаем фундаментальные «живые понятия» его учения, впервые проявившиеся именно в его теории, идеи-сущности, которые могут быть опредмечены как угодно, от этого они все равно не станут хуже. И пусть Адлер и его последователи совершают какие-то методологические ошибки, главное сказано (пусть даже косвенно): человек – это ценность, и он нуждается в глубинных отношениях с другим так же, как в самом себе, то есть отношения – такая же ценность, причем сопоставимая с человеком.

Если же мы не правы, приписывая Адлеру такие открытия, то чем еще можно объяснить такие слова К.Р. Роджерса: «Я имел счастливую возможность видеть, слушать и наблюдать д-ра А. Адлера. […] Я был поражен очень прямой и обманчиво простой манерой д-ра Адлера непосредственно обращаться к ребенку или его родителям. Потребовалось длительное время, пока я понял, сколь многому я научился у него»?[75] И если мы сейчас мысленно обратимся к творчеству Роджерса, то очевидной нам представится мысль, что, пробудив в человеке сочувствие к страданиям ребенка, Адлер пробудил то же отношение и к человеку вообще – впервые в истории практической психологии.[76]

Что ж, самое время обратиться к Карлу Гюставу Юнгу. Ему, несомненно, повезло много больше других «учеников» Фрейда. Повезло в том смысле, что он имел возможность «сформироваться» как ученый и мыслитель независимо от «учителя». Его первым наставником был, как известно, Юджин Блейлер, а это плохой школой не назовешь. И именно Юнг сделал серьезный шаг в направлении создания совершенно нового методологического подхода, который мы называем открытым системным познанием. Это настолько очевидно, что даже Д. Фрейдимен и Р. Фрейгер (авторы одной из лучших работ о личности и развитии личности), которые специально не занимались методологическим разбором психотерапевтических школ и направлений, дают относительно теории Юнга блестящее методологическое заключение: «Юнг сознательно создавал открытую систему, которая может воспринять новую информацию, не искажая ее ради соответствия ограниченной теоретической структуре. Он никогда не думал, что владеет последними ответами и что новая информация будет лишь подтверждать его теории. В соответствии с этим его теоретизирование не обладает жесткой логической структурой, категоризирующей всю информацию с точки зрения небольшого количества теоретических конструктов».[77]

Соответствие нашему определению открытого системного познания вполне очевидно. И если закрыто-системное познание можно называть также способом создания не систем, а схем, то открыто-системное – подлинно системно. Хотя Юнг и говорит в своих «Психологических типах», что его наблюдения есть «эмпирически приобретенные взгляды и прозрения (инсайты)», здесь же он замечает: «Я вынужден ограничиться изложением принципов, выведенных мной из множества единичных фактов, которые мне приходилось наблюдать».[78] Действительно, Юнг реализует некое принципиальное познание, которое потихоньку создает предпосылки для истинной открыто-системности.

«Каждый новый случай для меня, – говорит Юнг о своем подходе, – почти новая теория».[79] Но в этой же цитате речь идет и о человеке, который, как следует из текста, не меньше, а то и больше любого «подхода», любой «теории». Что же за «живое понятие» открыто Юнгом? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо взглянуть на «коллективное бессознательное» вне архетипов, без бесчисленных отсылок к этнологии и сложного символизма. Мы говорим о живых понятиях как о неких философских функциях, поэтому практический компонент здесь не так важен. Важно, что исследователь допускает в области человеческой психики, что он в ней видит, но не в смысле конкретного содержания, а в смысле возможностей. Попробуем расшифровать «коллективное бессознательное» метафорически, и многое станет понятно. Вводя понятие «коллективного бессознательного», Юнг как бы говорит, что любой человек, даже самый что ни на есть «никудышный», несет в себе бесконечно большой мир, который столь масштабен и столь всеобъемлющ, что не может быть ни измерен, ни подвергнут жесткой классификации. И этот индивидуальный мир есть общий в том смысле, что он единит его – данного конкретного человека – со всеми нами, и, разумеется, нас с ним.

И именно с этих позиций, с позиций этого «живого понятия», наверное, и следует понимать Юнга, включая его блистательную типологию. Совершенно новый подход, осуществленный в психологии талантом Юнга, подход, где «живые понятия», которые сам он определить не смог, но которыми он очевидно оперирует, выстраиваются наконец в целостное знание. К сожалению, правда, обучение этому знанию оказывается практически невозможным, потому как «живые понятия», лежащие в основе исследований Юнга, можно только «ощущать», они в его теории неназываемы. Это некие означаемые без означающих, психологический опыт экзистенциального толка. В общем, не лучшая ситуация для процесса обучения.

Отсутствие четкости и определенности в новом подходе, который реализуется Юнгом, разумеется, имеет свои издержки. Юнг отказывается от каких-то раз и навсегда установленных закономерностей, и поэтому его типология относительна – это раз. Она дополняется противоположностями (противоположными типами) благодаря общности – это два. В результате, несмотря на достижения по части открытости, возникают недостатки по части определенности. Предположим, что вы экстраверт, – докажите это. В процессе «доказательства», когда вы будете приводить примеры своего мышления, чувствования и действия, вы будете обращаться к себе, к своему сознанию, восприятию и переживаниям, то есть по сути погружаться в свой собственный индивидуальный мир, а значит – совершать интровертированное действие. Точно так же, если вы интроверт и станете рассказывать кому-то, почему это так, вы самим фактом беседы будете экстравертировать.