— Кошмар!

— Алексей, не хами, — заметил Роман Андреевич, не отрываясь от рукописи и не вынимая изо рта трубку. — За эти дни мы уже достаточно напсиховались. Сядь, не отирай стены! — прикрикнул тесть. — Скажи мне, что у вас там происходит с погодой? Рассказывают какие-то кошмары. Тьфу, дурацкое словечко! Прилипло. Это что, действительно ввели карточки на воду?

— Эту новость вам тоже принес Игорь Ворожба? Он всегда был выдающимся сплетником, — не удержался и съехидничал Алексей. — Чем сидеть и кошмары выдумывать, взяли бы да приехали. Милые родители! За столько лет дочь не навестить, не глянуть, как она бедная живет! Конечно, вам это неприлично — ехать в деревню. Это же не Кавказ, не Крым! А вокруг нашей деревни все озера целебные. Вот поправимся после засухи — свой санаторий построим… Я знаю, я догадываюсь, о чем вы тут толкуете в свободное от работы время. Недоучившийся аспирант охмурил единственную дочь, украл, увез к черту на кулички, кормит ее сырым мясом и силосом, довел, угробил! Это ведь так! Конечно, так!

Роман Андреевич положил чадящую трубку на рукопись, засыпав бумагу пеплом. Уставился на зятя, как, наверное, смотрит на студента, не помнящего дня рождения царя Ивана по прозвищу Грозный.

— Валентина! — закричал тесть. — Валентина, поди сюда!

Валентина Юрьевна тотчас же явилась.

— Ты только послушай, что говорит этот Гамлет Уваловского района. Он обвиняет, он обличает и выводит на чистую воду. Ты попроси его, пусть повторит.

— Я хочу спать, — сказал Алексей. — Мне рано вставать. У вас не найдется вязанки ржаной соломы? Мы так привыкшие.

Он еще долго слышал, как бубнил тесть, как теща, вопреки сложившейся практике, приняла вдруг сторону зятя, и до Алексея доносилось ее взволнованное: «Кошмар! Стресс! Он потерял голову! Он ее безумно любит! Стресс! Кошмар!..»

Утром Алексей сразу же засобирался в больницу. Ругнул себя за вчерашнюю выходку, но все ж решил: «Ладно, это им на пользу». Чуть поводил бритвой по щекам, сполоснул лицо, оделся. И ушел бы тайком, но в прихожей зацепился за стул, тот грохнулся. Из спальни тут же появилась Валентина Юрьевна.

— Туда пускают только после пяти вечера, — сказала она. — Мы пойдем вместе.

— Я пойду один. У меня самолет в половине пятого.

— Что за тон, Алексей? Кошмар какой-то! Я повторяю: тебя не пустят в больницу.

— А мы из деревни, московских порядков не знаем, — угрюмо ответил он ей и ушел, едва удержав себя от соблазна хорошенько хлопнуть дверью.

По дороге в больницу ему вдруг пришла в голову интересная, как показалось, идея. Какие-то процессы, происходящие в атмосфере, регулируют не одну только погоду, они управляют эмоциями людей и даже их поступками. Действуют то положительно, то отрицательно. Во время глобальных погодных катаклизмов обостряются чувства, все видится и воспринимается четче, яснее, понятнее… Но тут же и определил, что все это ерунда.

В больнице он кого-то упрашивал. Кому-то объяснял, кто он и откуда. С кем-то ругался. Перед кем-то извинялся. Потом только Алексею выдали стоптанные больничные тапочки и мятый белый халат без пуговиц.

Первый этаж, второй, третий… Поворот, еще поворот… Тридцать вторая палата, тридцать третья, тридцать четвертая… Подошел, постоял, побледнел, заволновался. Вошел. Малюсенькая палата (результат стараний Валентины Юрьевны) с маленьким окошком. Белые стены, белая кровать, белое лицо на белой подушке, белая рука поверх белого одеяла.

— Алеша, это я, — сказала она. — Здравствуй, Алеша!

Он подошел к кровати, опустился на колени, взял ее маленькие ладошки и прижал к щеке. Ладошки горячие, слышно, как под кожей бьется кровь. Без очков ее лицо беспомощное и беззащитное. Щеки опали, из-за этого глаза вроде стали больше.

— Прости, — прошептал Алексей. — Я очень и очень плохой человек. Я очень был сердит на тебя. Но ты простишь, ладно?

— Алеша, ты хороший человек и ни в чем не виноват, — тоже шепотом ответила Ольга. — Это я ужасно глупая и мнительная… Есть такое выражение: неясная тревога. Вроде бы нет причин, а страх преследует, не отступает. Больше всего угнетает эта неотступность страха… Я только не говорила, не хотела пугать тебя, но в последнее время я очень плохо себя чувствовала. Кое-как дождалась отпуска. Мама сразу начала действовать, в тот же день, как я приехала. Она это умеет… Как они тебя встретили?

— Тебе не трудно говорить? — спросил он.

— Совсем нетрудно. Расскажи мне хомутовские новости. Николай Петрович не проговорился о моем увольнении?

— Сразу же. Но это получилось случайно… Зачем ты сделала это?

— Я же говорю: страх и отчаяние.

— У нас ураган был, — начал он и тут же обругал себя: «Нет, я действительно скотина. Сейчас начну докладывать о суточных надоях молока и трудовых достижениях Егора Басарова».

— Это, должно быть, очень страшно, — Ольга поежилась. — Я ни разу не видела урагана. Страшно было, Алеша? Впрочем, я дуреха. Но большинство людей, если не все, не могут сразу воспринять любое трагическое событие, поскольку у них нет реального впечатления, они не очевидцы. Поэтому… Не обращай внимания, я стала ужасно болтливая.

— Ураган прошел через хутор и доконал его, — стал рассказывать Алексей. — Стариков я перевез к нам. Это было вечером, а утром они сбежали. Самым натуральным образом. Поехал, ругался, а что толку?

— Ты сегодня из дома? — спросила она.

— Нет, я из Новосибирска.

— Вот как? Расскажи мне про Новосибирск. Я там не была. Это красивый город? Он в тайге стоит?

— Не знаю. Мы два раза проехали по главному проспекту — и все. Мы были в районе, договаривались о сенокосах.

— В тайге были, да? Расскажи мне про тайгу. Я там ни разу не была. Наверное, красиво, да?

— Лучше я буду говорить, что очень и очень люблю тебя.

— Ты не умеешь говорить о любви, — возразила Ольга. — Не умел и не научился. О любви ты знаешь не больше десяти слов.

— Неправда!

— Не спорь, я считала. Когда мы познакомились, ты и этого не знал. Помнишь, как мы познакомились?

— Отлично помню.

— Нет, ты все забыл! Не спорь, пожалуйста! В библиотеку ты ходил не заниматься, а высматривал хорошеньких девочек. Не спорь, пожалуйста! Потом ты подсел ко мне. У тебя был слишком деловой и серьезный вид. Ты разложил свои бумаги и шепотом спросил, нельзя ли чуть сдвинуть мои книги. Мне надо было промолчать, но я не сдержалась. «Ах, пожалуйста!» — сказала я. Ты только этого и ждал. Опять спросил, что я читаю, зачем мне эта ерунда о постановке библиотечного дела в двадцатые годы. Мне надо было крепиться и молчать. Но я была дуреха и стала доказывать, как здорово в то время было поставлено библиотечное дело. Ты не дослушал и пригласил меня в кино. Я согласилась и попала в ловко расставленные сети.

Они засмеялись. Тихо, по-больничному.

— Нет, это я попал в ловко расставленные сети, — принял игру Алексей. — Я просто попросил передвинуть книги, а ты: ах, пожалуйста! Я сразу понял, чем это может кончиться, но было уже поздно.

— Ты искажаешь историческую правду.

— Ничуть. Впрочем, ладно. Дело это прошлое, а жить надо настоящим. — Алексей помолчал и спросил напрямик: — Когда ждать тебя домой? Что я там, как сирота казанская? По всему району уже ходит слух в нескольких вариантах. Первый — я тебя выгнал. Второй — ты сама сбежала от меня. Вообще-то я поначалу действительно подумал, что ты сбежала. Ладно Николай Петрович вразумил. Прости за глупые подозрения. Простишь, да?

Ольга не отвечает.

— Впрочем, разговор это не больничный. Давай не залеживайся тут, поскольку аппендицит есть не болезнь, а сплошное баловство. Так что сразу домой, да?

— Конечно, конечно! — заторопилась Ольга. — Только домой.

Дверь в палату открылась. Заглянула женщина в изящном белом халате, высоком белом колпаке.

— Молодой человек! — строго сказала она. — Я пустила вас только на пять минут. Больной нужно отдыхать. Прошу зайти ко мне, шестой кабинет на первом этаже.