«Да уж, доведут, если только меня вовремя отыщут, — с иронией подумала Джин. — Хотя… Неплохая ситуация».

— Магеллан в ярости. Он бы с удовольствием убил мэра, но тот на дружеской ноге с аятоллой.

— Он думает о возможном предательстве? — приглушенно спросил Такуби.

— Вряд ли, — ответил посланец Магеллана. — В случае предательства от него бы давно мокрого места не осталось. Нет, Магеллан думает, мэр просто завидует ему, но тот начинает раздражать преступника своей самостоятельностью.

«Дэвид так и предполагал, — подумала Джин, разматывая бинт. — Раз самого Магеллана никто не преследует и даже не следит за ним, то они все спишут на сопутствующие обстоятельства. Убийство мэра нам совсем некстати, а оно вполне возможно. Если он мешает аль-Бандару, тот, не задумываясь, прикончит его. Убийство для исламиста — так, руки помыть. Обычное дельце. Надо оставаться начеку»…

— Скручивать не надо. — Джин передала бинт Михраб. — Нижние слои инфицированы, поэтому просто клади в пакет, и потом сожжем. Наклейка на месте. — Джин внимательно осмотрела пластырь. — Никаких выделений я не вижу. Сейчас поглядим обратную сторону. Михраб, пинцет. — Она взяла инструмент и, подцепив наклейку, начала медленно ее снимать.

— Кажется, он заснул, — сказал Селим, показывая на Удея.

Тот действительно закрыл глаза и спокойно дышал.

— Так и есть, — кивнула Джин. — Хорошо. Значит, боль прошла. Когда снимаешь пластырь, — сказала она Селиму, — всегда двигайся в направлении раневого канала от одного конца к другому. Если же будешь тянуть поперек раны, то причинишь боль. Понял?

— Да, понял, госпожа.

— Михраб, подай мне штапель, — попросила она сестру. — Надо придержать кожу. Хорошо приклеилось. Если не пойдет дальше, то отмочим перекисью. Так… Сработало!

— Магеллан просит нас избавиться от мэра? — Голос Такуби в соседней комнате звучал задумчиво. — По-моему, излишне дерзкая идея — начинать разборки между своими, забыв о главном враге. Я сообщу аятолле, но он вряд ли поддержит идею Магеллана. Во всяком случае, можно попытаться воздействовать на мэра с целью заставить его изменить решение.

«Если бы аятолла ас-Садр знал, кто на деле скрывается под личиной заместителя мэра, — подумала Джин, — можно было ожидать скоро устранения этого персонажа. Ждать, впрочем, осталось недолго».

— Вот наша рана, Михраб, — пинцетом Джин протянула сестре использованный пластырь. — Туда же, куда и бинт. Я не вижу никаких осложнений, слава Аллаху. Ни гематомы, ни кровотечения, даже капиллярного. Все спокойно. Наверное, все-таки очень туго наложили повязку, — предположила она, — и она давила на шов. Сейчас мы обработаем шов антисептиком, и все. Можно снова накладывать повязку. Хотя теоретически полезно подержать рану без повязки, происходи все, например, в госпитале. Здесь, — Джин пожала плечами, — ходит столько разных людей, носящих с собой тонны грязи, поэтому лучше все-таки закрыть рану.

— Да, покажите Селиму верный метод, — снова вошел Такуби. — Тогда он не допустит подобных ошибок.

— Хорошо. — Джин кивнула.

— Я поеду к аятолле. Сообщу ему радостную новость об идущем на поправку племяннике. Все наши опасения окажутся, слава Аллаху, беспочвенными. Как только закончите, вас снова отвезут в больницу, госпожа, — сказал Джин Такуби. — Вас и вашу помощницу, — взглянул он на Михраб. — Гонорар, — мужчина достал из-под широкой верхней одежды довольно толстый конверт, — за все труды.

— Благодарю, господин, — Джин наклонила голову, — но я не могу взять, — развела она руками в хирургических перчатках.

— Я понимаю. Будет лежать здесь, — Такуби положил конверт с деньгами на небольшой ажурный столик в углу. — Возьмете, когда закончите.

После мужчина вышел из комнаты. Было слышно, как он садился в машину, и затем машина отъехала. В соседней комнате стояла полная тишина. Боевики в основном оставались во дворе. В комнате находились только Джин, Михраб и Селим. Удей крепко спал.

«Наверное, сейчас удобный момент», — подумала Джин.

— Михраб, подайте мне марлевую салфетку, смоченную антисептиком, — попросила она. — Надо освежить кожу вокруг раны. Ты говорил, Селим, — она сделала паузу, осторожно снимая загрязнение вокруг шва, — о той английской девушке, с которой встречался в Лондоне. Энн Баскет? Верно? — Джин быстро посмотрела на него.

— Да, так, — вздохнул Селим и пожал плечами. — Думаю, она давно уже замужем. Все прошло.

— Нет, она не замужем. — Джин также неторопливо обмывала рану, не глядя на него. — Энн Баскет живет в Лондоне, работает в частной клинике, ведет научную работу, получила недавно докторскую степень.

— Она способная и упорная. — Джин почувствовала, как Селим затаил дыхание.

— Я нашла Энн в Сети, на сайте той частной клиники, где она работает, и написала письмо, — сообщила Джин. — Спросила ее, помнит ли она Селима ас-Садра, моего недавнего знакомого. У тебя такая фамилия?

— Да, такая. Она что-нибудь ответила? — спросил он совсем тихо.

— Да, ответила. Мне кажется, — Джин повернулась к Михраб, — скобки со шва уже можно снять. Подай мне, пожалуйста, скобкосниматель и зажим для скобок. Она ответила мне, — произнесла Джин, наклоняясь и подводя браншу скобкоснимателя под среднюю согнутую часть верхней скобки, — что все это время ни на одно мгновение не забывала тебя, а также рада весточке от тебя.

Таз с использованным инструментом, который Селим держал в руках, выпал и ударился об пол.

— Пожалуйста, аккуратнее. Подбери все! — строго произнесла Джин.

Сжатием инструмента она выпрямила верхнюю скобку и, выделив из кожи сначала один, а затем другой зубчик, удалила ее. Затем Джин спокойно принялась за вторую.

— Михраб, приготовь еще антисептик, — попросила она сестру. — После снятия скобок надо все тщательно обработать, а потом накладывать пластырь и перевязывать.

Селим молчал несколько мгновений. Он собрал рассыпанный инструмент, снова сложил его в таз, выпрямившись, растерянно посмотрел на Джин и спросил:

— Она знает, кто я?

— Нет, конечно, нет. — Джин едва заметно улыбнулась. — Такого я ей не написала. Я просто рассказала об обстоятельствах, заставивших тебя вернуться домой, к своим родственникам в разоренной войной стране. Я работаю в городской больнице и познакомилась с тобой, когда один из твоих родственников заболел. Ты рассказал мне о своем неполном образовании, а вместе с тем рассказал и о девушке, до сих пор занимающей значительное место в твоем сердце. Я все верно изложила? — Молодая женщина взглянула на него. — Я ничего не упустила и не ошиблась? Так и есть?

— Да, так, — ответил смущенный Селим. — Отец настаивает на моей женитьбе. Один сын остался, дочки же давно замужем. Говорят, надо поскорее позаботиться о наследнике. Даже множество невест приводили. — Селим вздохнул. — Даже смотреть ни на кого не могу. Она перед глазами…

— Энн Баскет спросила меня, почему ты сам не напишешь ей.

— Что вы ответили? — Голос Селима дрогнул.

— Рассказала о крайней бедности иракцев. Не у каждого, говорю, есть возможность платить за Интернет и международный роуминг. Если она согласна, я передам ей твои слова. Ты что-нибудь хочешь ей сказать, Селим? — Джин вновь внимательно посмотрела на молодого человека.

— Да, — кивнул он. — Очень. Много.

— Она согласна узнать все о тебе, — сообщила Джин. — Ставь таз, бери карандаш и пиши. Я возьму твое письмо с собой и, когда я освобожусь вечером, пошлю ей от твоего имени. Ты можешь доверить мне свои чувства, Селим?

— Кому же еще, — грустно улыбнулся он в ответ. — Даже отцу и матери я не могу их доверить. Они меня никогда не поймут.

«Я помню все до мельчайших деталей, каждый день и минуту удивительного лета, проведенного в Корнуолле на вилле твоих родителей у моря. Эти майские дни, с первыми ласточками и первыми фиолетовыми колокольчиками, которые ты так любила заплетать в волосы. Светлые, наполненные свежестью морского ветра, дни встают передо мной всякий раз, когда я закрываю глаза. Ваш красивый дом с лестницами, ведущими на лужайку. Забавные кокеры, которые носятся перед домом и постоянно путаются под ногами. Высокие рододендроны под окнами первого этажа… Я всегда думал, рододендроны — небольшие цветы в горшках на подоконниках домов сентиментальных европейцев или, в крайнем случае, в их любимом саду перед домом. Еще пышно цветущие азалии в долине, спускающейся к морю. Я все помню, Энн. Помню голубую бабочку, севшую на твое плечо, и завиток волос на твоей шее. Розарий под окнами гостиной — хобби твоей мамы, а также крики чаек за окном спальни. Огонь в камине по вечерам и долгие прогулки вдоль моря. Здесь, на родине, где только песок и камень, все представляется мне недостижимым раем, обещанным проповедниками. Этот рай когда-то был частью моей жизнью, но исчез навсегда».