— Все прошло отлично, — весело сказал Робеспьер, наливая себе кофе. "Национальная Ассамблея, это сборище слабаков, конечно, блеяло о человеческих жертвах, но революций без жертв не бывает. Бурбон пошел на то, чтобы вернуть Неккера на его пост. Он уступил, а это значит, что он будет уступать и дальше".

Марат затянулся трубкой: "Пока Бурбон сидит в Версале, мы его не можем контролировать. Надо перевезти его, и семью сюда, в Тюильри, чтобы он был под присмотром. Вот только как?"

Робеспьер зевнул и рассеянно ответил, глядя на подмастерье, из пекарни, что бежал куда-то с корзиной, полной свежевыпеченных булок:

— К осени в Париже будет гораздо меньше продовольствия, мой друг. Крестьяне, вместо того, чтобы сеять — бунтовали, урожай, — он усмехнулся, — пострадает. Устроим марш голодных на Версаль, соберем женщин, детей — в них стрелять не будут. После этого Национальная Ассамблея покорнейше попросит его величество переехать в столицу, опасаясь за безопасность монарха. Вот и все, — он откусил кончик сигары. Выплюнув его на булыжники тротуара, Робеспьер чиркнул кресалом.

— Конституция, — пробормотал Марат, захлопывая блокнот. "Боюсь, что когда Бурбон подпишет ее статьи — вся Национальная Ассамблея разъедется по домам. Кроме нашего маленького клуба, — он поднял бровь.

Робеспьер затянулся сигарой. Разглядывая высокого, тонкого, рыжеволосого юношу в трауре, что шел к церкви Сен-Сюльпис, он мимолетно подумал: "Я его видел. Вот же память у меня, как с тем голосом, что я слышал, с теми бандитами — помню, что знакомый, но не помню — откуда. И этого тоже, — он проводил взглядом коротко стриженую голову, — видел. Вспомню, — успокоил он себя, и допил кофе:

— Моя цель, как ты знаешь — свержение монархии и установление республиканского правления. Пока голова Бурбона не будет красоваться на пике, — мужчина тонко улыбнулся, — я не успокоюсь, Жан-Поль. А что газеты? — он развернул большой лист. "Молчат о случившемся?"

Марат расхохотался. "Ни единого слова. Подожди, — он похлопал по блокноту, — скоро Национальная Ассамблея получит мою статью: "Рассуждение о недостатках английской конституции". А в сентябре я начну издавать наш листок, пусть он будет небольшой — но наш"

— Очень хорошо, — Робеспьер откинулся на спинку плетеного стула. "Национальная Ассамблея считает, что ничего лучше английской формы правления еще не придумали. Знаю я, — он внезапно, сдавленно выругался, — откуда у них эти настроения. Герцог Экзетер, наверняка, не скупится на золото для наших депутатов".

Марат посмотрел на упрямый подбородок соседа — он внимательно читал газету, и лениво ответил: "Ничего, как только мы издадим указ о врагах народа — Экзетер отсюда сбежит. Поверь мне, Максимилиан".

Робеспьер поднял холодные, голубые глаза: "Не сбежит, Жан-Поль. Не такой он человек. Ладно, — он поднялся, и, оставив серебро на столике, потрепал Марата по плечу, — громи англичан, не буду тебе мешать. Я по делам".

Он шел к нотариальной конторе, вспоминая обведенное траурной рамкой объявление: "Месье Питер Кроу с глубоким прискорбием сообщает о смерти своей возлюбленной жены, Жанны, урожденной де Лу, 14 июля сего года, на тридцатом году жизни. Поминальная месса в церкви Сен-Сюльпис, 19 июля. Семейные похороны на кладбище Мадлен, в тот же день".

— Родами умерла, — понял Робеспьер. "Замуж успела выйти, кто же ее подобрал? Англичанин какой-то. Нет, своего сына я ему не отдам". Внизу, под объявлением о смерти, было еще одно: "14 июля сего года, у месье Питера Кроу и его жены Жанны, урожденной де Лу — сын".

Он позвонил в дверь нотариуса: "А отсюда — в префектуру. Этот Кроу, как иностранец — должен был зарегистрироваться в округе. Навещу его дома, и заберу ребенка. Надо будет, чтобы об этом в газетах написали. Можно придумать слезливую историю — гусыня меня обманула, а на смертном одре раскаялась и перепоручила мне дитя. Даже траур поношу, не жалко. Черный цвет мне идет".

Робеспьер поправил красиво завязанный, шелковый галстук. Дождавшись, пока ему откроют, он ступил в пахнущую пылью переднюю.

Столовая на набережной Августинок была затянута черным крепом. Марта передала Констанце поднос: "Постарайся, чтобы они поели что-нибудь. Тетя Тео шестой день на ногах, и дядя Теодор тоже. Скажи ему, тихо, — пусть домой идет, отоспится. Мы же все здесь".

— Он не пойдет, сами знаете, — мрачно сказала Констанца, выходя в коридор.

— Да, — Марта вздохнула, посмотрев ей вслед, — не пойдет. Сидит, за руку Тео держит. Она, бедная, в церкви и на кладбище — еле стояла. Она Жанну любила, конечно.

Дверь неслышно открылась, и она почувствовала на плечах крепкие руки мужа. "Заснул Питер, — шепнул он. "Я ему сказал — пусть отлежится, и Теодор его до Кале проводит. Не надо сейчас одному по стране ездить". Марта ощутила, как герцог замялся и твердо сказала: "Мы останемся здесь, даже и не спорь. Ты же сам говорил — тебе нужна моя помощь".

Джон потерся лицом о ее шею. "Помощь нужна, — согласился он. "Кто-то должен шифровать, передавать информацию — тем более, сейчас. Король, наконец, согласился с моими доводами — отправляет графа д’Артуа и еще кое-какое высшее дворянство за границу. Герцогиню де Полиньяк тоже, — он внезапно рассмеялся. "Она все еще на меня косо смотрит, после того, как я не пришел на назначенное ей свидание. Я тебе рассказывал".

— Помню, — Марта вдохнула запах ветивера и погрустнела. "С ребенком тогда придется подождать, — сказала она тихо, взяв его руку, целуя ее. "А жаль".

— Года два, не больше, — уверил ее Джон. "Людовик подпишет Конституцию, устроят выборы в Национальную Ассамблею, и все тут успокоится. А Бастилия, — он показал на правый берег и пожал плечами, — что делать, всегда находятся какие-то смутьяны. У нас в Англии тоже так было".

— У вас в Англии отрубили голову королю, — вздохнула Марта. Джон обнял ее: "Тут такого не случится"

— Мишель такой хорошенький, — раздался с порога восторженный голос Элизы. "Я помогала кормилице его купать, мама, он уже не худенький. Мадам Ланю сказала, что он все время только и делает, что ест и спит".

— Так и надо, — улыбнулась Марта. Увидев вернувшуюся Констанцу, женщина подогнала семью: "За стол, вам же потом опять — в Версаль ехать".

Едва лакеи разлили летний, легкий суп из спаржи, как Франсуа постучался в дверь столовой: "Простите, ваша светлость, там из префектуры пришли". Марта увидела холодок в его серых глазах и подумала: "Не может быть. Мы же проверили, — письма у Робеспьера не было. Что ему тут делать? Питер скажет, что Мишель — его сын, вот и все".

— Я позову мадемуазель Бенджаман — коротко ответила Марта и поднялась.

Робеспьер посмотрел на траурные венки, что висели на стенах прихожей. Повернув голову, он натолкнулся на холодный, уверенный взгляд охранника. Тот стоял, закрывая собой дверь, что вела во внутренние комнаты.

— А у нас солдаты, — смешливо хмыкнул Робеспьер. "Целый наряд внизу ждет. Во Франции хорошо защищают права законного отца. Впрочем, если ребенок здесь, по месту регистрации этого Кроу, то я его забирать не буду. Пусть остается под опекой мадемуазель Бенджаман, мне это только на руку. Ей придется меня видеть, говорить со мной…"

Дверь распахнулась и в переднюю вышла высокая, величественная женщина в глубоком трауре. На темные волосы была накинута черная мантилья из брюссельского кружева. Запахло розами, и низкий голос требовательно спросил: "В чем дело, месье префект?"

— Мадемуазель Бенджаман, — низенький человек откашлялся и обреченно подумал: "Господи, нашел же время этот месье Робеспьер. Только что бунт подавили. Тут, в квартире, в трауре все, а он лезет со своими отцовскими правами. Какая она красавица все-таки, мадемуазель Бенджаман. Надеюсь, к осени все успокоится и театры откроют сезон. Надо будет кресло в партере взять, на первый же ее спектакль".