— Конечно, — недоуменно сказал Степан, — конечно, милая. Спокойной ночи.

Он закрыл глаза и увидел перед собой кошачью, нежную улыбку жены венского банкира, госпожи Гольдберг. "Вы обязательно должны прийти к нам домой, рав Судаков, и рассказать о Святой Земле, — восхищенно сказала женщина, — маленькая, изящная, вся в шелках, блистающая драгоценностями.

— Вы так красиво говорите, мой муж даже плакал, да, дорогой? — она потормошила стоявшего рядом толстячка.

— Главное, что он пожертвовал денег и много, — улыбнулся про себя Степан, пожав руку банкиру. "Да, да, рав Судаков, — сказал он, задыхаясь, — мы устроим настоящий прием в вашу честь".

— Устрицы они будут, есть в другой день, — подумал Степан. Он поймал на себе заинтересованный взгляд госпожи Гольдберг.

Потом она пригласила его на завтрак, обещая, что позовет еще несколько человек. Он вспомнил ее взволнованный голос: "К сожалению, у моего брата с женой были неотложные дела…, Вам нельзя быть наедине с женщиной, я пойму, если вы уйдете…"

Госпожа Гольдберг поднялась и отошла к окну. Степан, неслышно оказавшись рядом, вдыхая запах цветов, тихо спросил: "А если я останусь? Тоже поймете?"

Женщина повернулась. Приподнявшись на цыпочках, она помотала головой: "Я не знаю, что со мной…, Это грех, грех, это наваждение какое-то…, Я даже слуг отпустила…"

— Отдалась мне прямо там, на полу, — хмыкнул Степан. "А потом в Праге, была эта, как ее, тоже жена торговца какого-то. Замужние безопасней — денег не тратишь, они здоровы, и сами заботятся о последствиях — никому не хочется родить мамзера".

— Например, госпоже Мендес де Кардозо — тоже не хочется, — он незаметно взглянул наверх. "А она почти не изменилась, с Иерусалима. Красавица, конечно, и высокая, какая. Иосиф в Падую уехал, очень удобно. Видно, что за год она по мужчине соскучилась. Когда я ей письма от Горовицей отдавал, когда на боте катались — краснела. Вот и славно".

Он оперся рукой на биму и обвел проникновенными глазами общину:

— Пророк говорил: "Так сказал Господь: вот, Я спасу народ Мой из страны востока и из страны, где заходит солнце; и приведу их, и будут они жить в Иерусалиме, и будут Моим народом, и Я буду их Богом, в истине и правде".

— Евреи уже живут в Иерусалиме, господа, — воскликнул он, — в Иерусалиме, и Святой Земле. Наши ешивы звенят голосами детей, наш народ возвращается в Землю Обетованную! Недалек тот час, когда мы, при нашей жизни, будем удостоены видеть явление Мессии. Он восстановит Храм и соберет наш народ под крыльями Божественного присутствия. В нашей стране, господа, в стране Израиля, — Степан прервался, и помолчал: "Но, чтобы жить дальше, исполнять заповеди, молиться, обучать детей — нам нужна ваша помощь, господа. Спасибо вам, — он склонил голову, и услышал растроганный шепот, что пронесся по залу.

Он выдохнул: "Ну, все прошло отлично". Какая-то незнакомая женщина пристально смотрела на него с галереи и Степан подумал: "Никогда ее раньше не видел. Подруга, что ли, госпожи Мендес де Кардозо, они рядом сидят. Она хорошенькая, только вот глаза эти…"

Глаза были зеленые, ледяные, спокойные. Степан повернулся, и, поклонившись Ковчегу Завета, — он был за хазана, — начал: "Нам должно славить Владыку Вселенной, благодарить Творца за то, что он не уподобил нас другим народам…"

Община вставала. Марта, поднявшись, дернула Джо за рукав платья. "Спишь, что ли? — смешливо спросила женщина и замолчала, увидев ее тоскливый, устремленный на биму, взгляд.

На красивом столе орехового дерева лежало родословное древо. Марта склонилась над ним, с пером в руках, и потормошила Джо: "Смотри — это Изабелла и Джованни. Мы все так рады были, когда Джованни нашелся, еще и с женой, и с сыном. Теперь у них еще один сыночек, Франческо, ровесник Элишеве. Хорошо, что они в Мейденхеде живут — там, рядом Питера усадьба. Мальчики вместе в Итоне учатся, есть, кому на каникулах за ними присмотреть".

— А вы долго еще в Париже будете? — Джо сидела, подперев щеку рукой, отпивая холодный, вчерашний кофе из серебряной чашки. Из сада слышался какой-то шум. Марта усмехнулась, — до нее донесся твердый голос дочери:

— Элишева сидит тут, и вы, по очереди, за ней присматриваете.

— А ты? — возмутился Давид.

— А я буду играть с Ратонеро, — отрезала девочка. Второй мальчик примирительно заметил: "Ты тоже поиграй, Давид. Я с Элишевой побуду".

— Сын рава Судакова, — подумала Марта. "Хороший он, этот Моше. Рав Судаков на Теодора похож, и Пьетро тоже, — сразу видно, одна у них кровь. Этого Авраама я только в синагоге и видела, хотя Джо говорила, что он сюда приходил".

Марта погрызла перо и рассеянно ответила: "Года три, наверное. Может быть, и больше, отцу твоему только сорок семь, совсем молодой, ему еще работать и работать. И Теодору помощь нужна. Так, как ты говоришь, вторую девочку назвали, Аарон и его жена?"

— Милая моя сестричка! — Джо развернула письмо. "Во-первых, рада тебе сказать, что через три года мы увидимся — мы, всей семьей, едем навестить наших кузенов, Горовицей, в Нью-Йорк. Мы, конечно, отплывем из Амстердама…

— Вы тоже едете, — прервала ее Марта, — я помню, Иосиф писал.

— Это если он со мной не разведется, — горько подумала Джо. "Господи, что я делаю, нельзя, нельзя, я замужем, я люблю Иосифа…, Зачем все это, у нас дети…, Но ведь Авраам сказал, что даст жене развод, он ее давно не любит, у них и нет ничего…"

Она увидела пустынный, темный берег канала. Джо комкала кашемировую шаль на груди и услышала его тихий, дрожащий голос:

— Госпожа Мендес де Кардозо…, Сара…, Я не знаю, что со мной, я ничего не могу сделать…, Но я еще там, — он кивнул на восток, — там, в Иерусалиме, любовался вами. Я знаю, это грех…, - Степан оглянулся и холодно подумал: "Нельзя ее пока целовать, мало ли — вдруг кто-нибудь появится. Хорошо, что Моше и ее сын подружились, пусть мальчики играют вместе. Теперь совсем не подозрительно, если я буду к ним приходить — забираю сына, привожу сына".

— Сара, — повторил он. Джо, резко сказав: "Мне пора домой, рав Судаков", — повернувшись, пошла прочь от него. Ветер с Эя раздувал подол ее платья, она шла, шмыгая носом, и видела перед собой грустные, темные глаза мужа.

— Не уезжай, — попросила Джо, прижавшись щекой к его руке. "Мы никогда еще не расставались, только, — она улыбнулась, — на Карибах, да и там я тебя нашла".

Муж присел. Обняв их с дочкой, — Элишева спала у нее на коленях, — Иосиф вздохнул: "Думаешь, мне легко, Черная Джо? Я бы никуда не отправился от вас, но для доктората надо год преподавать, в университете".

— Ты же преподаешь, в Лейдене, два раза в неделю лекции читаешь, — недоуменно сказала Джо.

Иосиф взял ее руку и стал целовать, — медленно, нежно. "Здесь мне докторат никогда не дадут, — он помолчал, — здесь для этого креститься надо. Только в Италии, милая". Он вдохнул запах соли: "У тебя мозоли на пальцах сошли, от пера".

— Скоро опять появятся, — Джо покачала Элишеву. "Девочки бегают, уже которую неделю: "Когда мы учиться начинаем, госпожа Мендес де Кардозо? Мы так соскучились!" После Суккота и начнем".

— Год без него, — внезапно, отчаянно поняла Джо. "Господи, все праздники, Ханука, Песах — все без него. Я не вынесу".

— Давид еще не скоро из хедера вернется, — Иосиф ласково забрал у нее дочь. Протянув руку, он поднял жену из кресла. "Пойдем, — лукаво сказал он, — я маленькую уложу, а потом…"

Потом Джо прижалась к нему, положив голову на плечо. Не стирая слез с глаз, она сказала: "Я все понимаю. Понимаю. Мы тут справимся, Иосиф, езжай спокойно".

— Я буду писать, — он все целовал мокрые щеки, закушенные губы, — много, обещаю. Вы мои письма и читать бросите, — Джо невольно рассмеялась, — так их будет много.