Заседание окончилось после полуночи; Кемпбелл и Сара, оба уставшие, вместе направились в пансион миссис Раундтри. Город был до странности тих, даже в салунах и игорных домах стояла полная тишина, словно все уже узнали страшную новость и объявили преждевременный траур. Театры тоже были закрыты, фонари погашены. Возле шахт и лотков для промывки золота почти никого не было. Небо натянуло на себя молочного цвета одеяло из туч, закрывшее и звезды, и луну. На Главной улице в колесных колеях слегка подмёрзла дневная грязь. Ветер, гуляющий по ущелью, доносил дальнюю перекличку сов; справа что-то беспрерывно шептал ручей.

К дому миссис Раундтри они шли вверх по извилистой тропинке, потом по деревянным ступенькам лестницы до одной площадки, еще по ступенькам — до другой, и так подошли к входу. Ноа открыл дверь, пропустил Сару вперед. В гостиной горела небольшая масляная лампа. На кушетке спал Джош, он лежал почти на животе, подогнув одну ногу, уткнувшись лицом в подушку. Одеяло свисало на пол.

Они молча смотрели на него некоторое время, думая об одном: вся его семья сейчас под угрозой страшной болезни.

— Бедный Джош, — тихо произнесла Сара.

— Да уж… — откликнулся Кемпбелл. — Кто знает, что будет дальше.

— Не говорите так, Ноа. — Сара наклонилась, подняла одеяло с пола, укрыла плечи Джоша. — Я уже так привыкла к их семье, полюбила их. Особенно Эмму.

Когда она выпрямилась, то встретила удивленный взгляд Ноа. Она разглядела это в сумеречном свете лампы… Да, она назвала его по имени, даже не отдавая себе в этом отчета.

Удивление исчезло с его лица. Он сказал:

— Не надо волноваться. У них все будет в порядке.

— Такие хорошие люди!

— Это верно.

В молчании, которое последовало за этим, как бы продолжали растворяться остатки их взаимной неприязни.

— Идите вперед, — велел он, — я потушу лампу. Она была уже на середине лестницы, ведущей на второй этаж, когда свет позади нее погас. В полной темноте Сара нащупала стену и пошла дальше, не отрывая от нее руку. Позади себя она слышала осторожные шаги по скрипучим ступенькам.

Она остановилась. Ноа сделал то же.

— Мистер Кемпбелл, — прошептала она.

— Да?

— Вы молитесь?

В ответ — молчание. Потом она услышала:

— Иногда.

Снова недолгое молчание, после чего она добавила:

— Сегодня как раз есть для этого повод.

Они продолжали пробираться в темноте — она впереди, он за ней. Лестница слегка поскрипывала.

Ее дверь была первой по коридору. Сара нащупала дверную ручку, остановилась.

— Доброй ночи, — прошептала она. — Увидимся завтра утром. — Последнее, что она услышала: как его рука скользит по стене коридора, и затем — открылась и затворилась дверь его комнаты.

При дневном свете публичный дом выглядел совершенно иным. Ноа никогда раньше не видел его утром.

Когда Флосси впустила его, свет из открытой двери на какое-то мгновение озарил сумрачную гостиную и сразу исчез, оставив их в полутьме. Он прошел следом за Флосси через комнату, сквозь не выветрившийся со вчерашней ночи запах сигарного дыма и виски, мимо улыбающейся с картины обнаженной красотки; они миновали помещение для мытья, в котором стойко пахло серой и влажной древесиной, и, повернув налево, оказались в комнате, где, распростершись на засаленной кушетке, похрапывала миссис Роза Хосситер.

Флосси обогнула громоздкую конторку, подошла к окну, отдернула занавески. В комнату ворвались лучи солнца.

— Какого черта… — Роза прикрыла глаза рукой и неуклюже перевернулась как морж, пытаясь увидеть, что происходит позади нее. — Что тебе нужно, Флосси, будь ты неладна…

Роза схватила винный бокал, стоявший на полу возле кушетки, запустила его в индианку. Он разбился, ударившись о конторку.

— Пошла прочь!

— К вам шериф, — бросила Флосси и вышла из комнаты.

После некоторых усилий глаза Розы сосредоточились на мужской фигуре, стоявшей у двери.

— Шериф…

Она сделала попытку подняться. Локтем она прижала край своего атласного розового халата, и тот распахнулся, обнажив чудовищную мясистую грудь. Скользящим движением руки она вложила ее обратно. На лице у нее оставались подтеки вчерашней краски, рыжие волосы сбились и беспорядочно висели над ухом. Она попыталась поправить их двумя трогательными в своей женственности взмахами, но они снова свалились набок, а на плечо ей упала шпилька.

Губы ее с трудом сложились в улыбку.

— Немного рано еще, а? — проговорила она.

— Извини, что разбудил тебя, Роза.

Она зевнула, по комнате распространился смрад от ее дыхания.

— Который час?

— Половина одиннадцатого.

Она хмыкнула и села на кушетке, спустив толстые босые ноги на пол.

— Думала, еще середина ночи, — вздохнула она и потянулась к маленькому овальному столу за сигарой. Халат опять распахнулся почти до пояса. Она взяла тонкую сигару, зажгла спичку, закурила. Усевшись снова, выпустила изо рта и носа густые клубы дыма и заметила.

— Что-то тебя не видно последнее время.

Он не ответил.

— Какие-нибудь неприятности, шериф?

— Боюсь, что так. Собираюсь прикрыть твое заведение.

— Прикрыть?! Прокля…

Она закашлялась, хрипло и трескуче. У нее была неприятная манера высовывать при этом язык. Наконец она овладела собой и спросила, стараясь говорить спокойно:

— Что ты имеешь в виду, когда заявляешь такое?

— Тебя и всех других в этом квартале. У нас в городе пять случаев оспы.

Роза встала, запахнула халат.

— Какое мне дело до вашей чертовой оспы?

— В твоем деле об этом надо особенно думать.

— Послушай, шериф. Ты же знаешь, мы пропускаем всех наших клиентов через бочку с карболкой. Против нее никакая оспа не устоит, ручаюсь.

— Брось, ты понимаешь не хуже моего, что этим оспу не возьмешь!

— Ну, шериф… У тебя что, совсем нет сердца? Подумай о наших мужчинах!

— Не могу ничего сделать, — упорствовал он. — Городской Совет издал распоряжение, я должен выполнять. Здесь объявляется карантин, Роза.

— На сколько?

— Думаю, недели на две.

— Две недели! А на что же мы будем жить все это время, кто-нибудь подумал?