Глава 19.

Я не люблю болеть.

Противно чувствовать себя жалким, слабым и неловким, когда покачивает от топота клопов по полу, а от малейшего усилия темнеет в глазах и сердце стучит так, что вот-вот лопнет, и в руках не держится ничего тяжелее ложки.

Как вспомню – так вздрогну.

Когда я смог, наконец, разлепить глаза, первое, что я увидел – низкий каменный потолок, покрытый пылью и паутиной, и я сперва решил, что все-таки сдох и успешно похоронен. В пользу склепа или могильника говорил и мерзкий запах, шибанувший в нос, но, поразмыслив (мозги от долгого бездействия окостенели), я решил, что в склепах, обычно, окон не делают, и ставнями их не затворяют.

Ни к чему оно покойникам.

И именно из небольшого оконца, вернее, из узких прорезей в ставнях, его запирающих, проникали в комнатенку узкие лучи неяркого холодного света, разгонявшие зловонную мглу комнаты. От окна же ощутимо тянуло свежестью, и я решил, что для середины последнего месяца лета как-то холодновато. Даже для привычного к холоду меня. С трудом выпутавшись из теплых объятий одеяла, я, пошатываясь, добрел до окна, распахнул ставни и понял, что что-то тут не так: за окном летали белые мухи, а весь пейзаж, представлявший собой покрытые снегом крыши строений замка, вселял в меня поистине несокрушимое уныние. Видать, долгонько я проспал? В тщетной попытке убедиться, что это не сон, я попытался ущипнуть себя за предплечье, и преуспел – стало больно и удивительно: под пальцами прощупалась кость, обтянутая кожей, а при попытке обхватить предплечье, пальцы свободно сомкнулись в кольцо. Рука, торчавшая из рукава несвежей рубахи, болтавшейся на мне, словно парус на мачте во время штиля, сильно напоминала руку скелета. Как же я отощал... Я вообще весь, порази меня Мъелльнир, сильно напоминал скелет! Ручки-ниточки, ножки-веточки, а на левой ходуле еще и здоровенный шрам, со следами кривых стежков – руки бы вырвать тому скотоложцу, который зашивал! Заглянув под рубаху, убедился, что скелетоподобен я ныне и там: ребра легко было бы пересчитать без всяких затруднений – они все были видны, а через то место, где прежде был живот, можно было бы, наверное, почесать позвоночник.

Смердело, кстати, от меня – сопревшая рубаха и тушка, обходившаяся долгое время без мытья делали свое дело, и теперь та вонючка, что стоял на страже при воротах, легко мог бы принять меня за своего. Хотя, нет, для похожести надо было бы постучаться лицом об стену и чтоб от сквозняков не шатало – здоров был дядька, чего уж там.

Вот в таком виде и вышел, не без труда одолев незапертую тяжелую дверь, искать живых.

Как помниться, первым я нашел местного ключаря: узрев исчадие Нифльхейма в виде волосатого скелета в сером мешковатом саване, что, рыча брюхом, бормотал проклятия, наверняка жаждал плоти и, хромая, ковылял за его душонкой, он умчался в темноту, и его заливистый поросячий визг еще долго эхом отдавался в сумраке коридоров. А я всего-то лишь хотел уточнить, где я ныне нахожусь, и нет ли чего поесть. Поесть мне дали на кухне, правда, сначала, чуть было самого не поделили на дольки – прибежавший на шум дюжий детинушка снабжен был тяжелым мечом, и махал им, как ребенок прутиком и жаждал подвигов. Впрочем, приближаться к восставшему мне он явно опасался, что и уберегло меня от усекновения членов. Но, по прибытии начальства (того самого косматого растрепанного деда в балахоне, Томова знакомца) конфликт, к счастью, разрешился. Начальство представилось мастером Ансельмом, велело замковую прислугу до грязных штанов более не пугать, по коридорам, скрипя суставами, не бродить, а сидеть ровно и ждать возвращения мастера Ульрика, который скажет, как со мной далее быть.

Я был одет (в тряпье), обут (в рванье), накормлен (пустой водичкой с запахом мяса и овощей), и отведен обратно (в склеп) в уютную комнату с наказом лежать и не вставать, а то помру, и все труды мастера Ульрика по моему исцелению пойдут прахом. Для согревания холодными ночами, мне выдали маленькую жаровню, и толк от нее был только один: теперь от меня воняло больше дымком, а не только немытым Конем.

Тощим до полупрозрачности, постоянно голодным и оттого печальным копченым Конем.

Так и устроился.

Как оказалось, пребывал я ныне в замке самого Его Светлости барона Вильгельма, преданного слуги Его Величества, всемилостивейшего короля Ории Роберта, числом четвертого. Сам барон в настоящее время в замке отсутствовал, по причине малопригодности оного к пребыванию в нем в зимний период (и я бы в каменном мешке зимовать не стал бы!), а тут располагался гарнизон, лаборатория колдунов (где-то в подвалах), казарма, склады, оружейня с кузницей и обширная конюшня, с целым табуном лошадей, предназначенных для патрульных. Именно отсюда, сменяя друг друга, выезжали небольшие отряды воинов барона, дабы нести закон и порядок, ловить бродяг и нищебродов, пугать разбойников и любителей залезть в запретные топи без разрешения. Последних, правда, по причине зимнего времени, как мне поведал один из воинов, не встречается, но, порядок есть порядок. Сам барон в замке бывает редко, потому как зимой тут холодно, а летом грязно и очень плохо пахнет, и предпочитает большую часть времени проводить в Швинау – главном (и единственном) городе баронства, а заправляют всем капитан Андрэ Меро, управляющий замком господин Сандро и пара зловещих старцев – Ульрик и Ансельм. Ульрик – травник, лекарь, алхимик, а Ансельм, соответственно, маг и артефактор. Оба почетные и славные члены гильдии магов королевства, имеют о том дипломы, и все такое...

Силы возвращались ко мне быстро, и хотя я был по прежнему слаб, но спустя пару-тройку седмиц мог уже не опасаться ночью быть утащенным тараканами, и кружка мутного скверного пива, которую получал к обеду и ужину, меня больше не перевешивала. Я даже начал потихоньку подкатывать к кухаркам и замковым служанкам, но успеха не имел, а попытки использовать свои способности по внушению привели к неприятному эффекту: вкупе с моей худобой и общей хилостью, чувства, вызванные мною у местных теток, получались исключительно материнскими, что раздражало неимоверно. Но хоть кормить лучше стали, что тоже не могло не радовать – жрать-то хотелось постоянно.

Познакомился с местными вояками, те восприняли мое появление в стенах замка в целом равнодушно, с остальной прислугой тоже познакомился, с похожим результатом.

А вскоре в замке появился и сам мастер Ульрик, и не замедлил меня навестить, причем проделал это прямо во время завтрака.

- Здрав будь, Свартхевди – поприветствовал меня дородный мужик в кожаном жилете поверх шерстяной рубахи, усевшийся рядом со мной за кухонный стол – Смотрю, поправился почти?

Я как раз пытался разжать челюсти, прочно завязнув зубами в куске окаменевшего много лет назад сыра из замковых запасов на случай осады, и весьма опасался их в этом куске оставить, поэтому ответить на приветствие вежливо не смог, получилось лишь проурчать что-то утвердительное, и кивнуть головой.

- Ты ешь, ешь – милостиво дозволил дядька – Прожуй, потом поговорим.

Я вытащил острые свои клыки из сыра, и смог, наконец, рассмотреть собеседника: морщинистое лицо, длинный нос с горбинкой, коротко подстриженные седые волосы, седая же, совсем короткая аккуратная бородка, в которую гость спрятал добродушную улыбку и внимательный взгляд голубых глаз, в котором не обнаружилось злобы или фальши. Хороший, наверное, дед.

- И, правда, отцом наречен я Свартхевди, прозвищем Конь, сын Бьерна Полосатая Борода, внук Торвальда Трески. Кто же ты, уважаемый? Кто твой отец, и как твое имя?

Ко мне подскочила Иви – молодая полногрудая кухарка, зашептав на ухо: «мастер Ульрик это, бестолочь! Кланяйся ему, быстро!»

Она, несомненно, хотела мне добра, но спину я гнуть все равно не стал.

- Права она, мое имя Ульрик Ризе, и у меня к тебе дело – я был весь внимание, и он продолжил – В нехорошем виде тебя Том привез, в плохом виде, я бы сказал...