Оно воистину действенно в наши дни. По словам другой знаменитости — Карла Ясперса, "единственным средством, с помощью которого вероятное сегодня стало бы в конце концов невероятным и даже невозможным, является возможно более полная осведомленность о вероятности всеобщей гибели"^[96].

Свет в конце тоннеля… Нужно еще мужество, чтобы пройти его. "Есть страх смерти, и он присущ всем нам, — говорил Боснак, — и есть страх страха смерти. Задача психоаналитика — помочь пациенту преодолеть этот "второй" страх; только когда он будет высвечен, вытолкнут на поверхность из нашего подсознания, осмыслен и проанализирован, человек сможет смело взглянуть в глаза смерти. И понять, что за мир он может потерять… Это своего рода возрождение!"

Чтобы продемонстрировать серьезность намерений психиатров и психологов, а также меру осознания ими своей собственной профессиональной ответственности за пораженное тяжким душевным недугом человечество, приведу только перечень названий научных статей. Все они включены в специальный выпуск уже упоминавшегося "Международного журнала психического здоровья" за 1986 год.

"Изучение стресса и путей его преодоления в ядерный век: новая медицинская специальность", "Колокол тревоги: последняя эпидемия", "Типы психологических реакций на угрозу ядерного уничтожения", "Дети встревожены перспективой ядерной войны", "Психологические установки на ядерную угрозу у старшеклассников", "Психическое здоровье и угроза ядерной войны — тема для истории болезни", "Психологические последствия ядерной угрозы — семейный аспект", "Реакция творческого человека на жизнь под ядерным мечом", "Научно-исследовательские и профессиональные действия врача в "ядерно-осеннее" время (пока не наступила "ядерная зима")"…

Пока есть время, стоит задуматься и о душе. О бессмертии души, как сказал бы религиозный человек, но эти сакраментальные слова в ядерный век наполнены особым содержанием и для того, кто не верит в бога.

Ядерная трагедия поставит точку на развитии вида Homo sapiens, закроет навсегда саму возможность существования будущим, еще не родившимся, поколениям. А если, с точки зрения атеиста, считать бессмертной душой человечества как целого ноосферу — все накопленное и овеществленное им духовное богатство, то проходит аналогия. Атомная катастрофа непременно разрушит ноосферу до основания. Все наши книги и верования, музыку и обычаи, картины и нравственные законы, могилы предков и достижения науки. Философия, чувство юмора, любовь, душевные сомнения, страхи, надежды, посаженные деревья и воспитанные нами дети — все потеряет смысл — и то, чем жили, и то, для чего жили десятки тысяч поколений землян.

Вот какая страшная судьба ждет планету. Таким увидел исход ядерной катастрофы американский публицист Джонатан Шелл. К сожалению, мне не удалось собрать о нем сколько-нибудь солидного досье; он, по сути, и прославился одной-единственной книгой "Судьба Земли" (1982).

Дай бог каждому пишущему однажды создать такое… Я много прочитал книг, написанных публицистами на эту тему, но труд Шелла стоит особняком. Никто, пожалуй, не смог так ярко, детально и логично описать бессмысленность грядущего Армагеддона. Все аналогии с Судом блекнут, потому что ядерный конец света будет прежде всего нелеп, как нелепо отнимает жизни и разрушает города стихийное бедствие. Ядерный холокауст будет означать не просто огненное жертвоприношение всего населения Земли. В жертву принесут и то, что это население создало своим умом и руками, — все те плоды цивилизации, которые и ей самой сообщали какой-то смысл^[97].

"Было ли еще в истории столетие, знающее настолько ясно, что оно способно сделать доброго, но с таким упрямым постоянством творившее зло? — задается вопросом американский писатель, кинорежиссер, дипломат и солдат Лоуренс ван дёр Пост. И сам себе отвечает: — Сомневаюсь. И это мое сомнение заставляет меня ощущать особую ответственность человечества, не имевшую прецедента ни в одном из прошлых столетий"^[98].

А Джонатан Шелл, следуя как раз тому методу, что рассказан мне Боснаком, проводит читателя по всем кругам ядерного ада, воздействуя в большей степени не на эмоции — это-то несложно, — но на здравый смысл. Хотя все же апеллирует и к эмоциям…

Все книги на тему ядерной войны рано или поздно, но невольно сбиваются на возвышенный библейский пафос — может быть, потому, что история человеческой культуры чаще и быстрее подсказывает нам этот источник для подражания? Вот и американский публицист, "накачав" нас вдосталь информацией, обогатив длинными и нетривиальными умозаключениями, тоже не может удержать себя от проповеди:

"В один прекрасный день — и трудно поверить, что он не наступит скоро, — мы сделаем наш выбор. Либо мы окончательно впадем в коматозное состояние, и это будет конец всего, либо, как я верю и надеюсь, мы восстанем ото сна и осознаем реальность угрожающей нам опасности — реальность столь же великую, как сама жизнь, и, подобно человеку, принявшему смертельный яд, но в последний момент сбросившему с себя оцепенение и изрыгнувшему его, мы покончим с нашими сомнениями, отбросим малодушные оправдания и восстанем во имя того, чтобы очистить Землю от ядерного оружия"^[99].

…Вероятно, самая лаконичная и предельно емкая микрорецензия на книгу Шелла принадлежит Карлу Сагану: "Каждую секунду — по целой второй мировой войне, и так весь долгий ленивый полдень". А в одной из своих статей Артур Кларк, приведя это высказывание Сагана, заметил: "Хотел бы я, чтобы ненормальные, твердящие о "затяжной" ядерной войне, всего-навсего перечитали бы это единственное предложение — медленно, вдумываясь в каждое слово"^[100].

"До сих пор, худо ли, хорошо ли, всегда можно было уклониться от участия в истории. Тот, кто не одобрял, часто мог молчать или говорить о другом. Нынче все изменилось, и само молчание приобрело страшный смысл"^[101].

Знаменитый французский философ и писатель Альбер Камю произнес эти слова в 1957 году, во время торжественной церемонии вручения ему Нобелевской премии по литературе. Высказывание, вроде бы прямо не касающееся ни ядерной литературы, ни литературы вообще. Однако тот факт, что слова эти произнесены писателем, ставит их в контекст разговори, которому пора подводить итоги.

Соотечественник Камю, современный философ Жак Деррида уже в наши дни бросил свою парадоксальную фразу: "Литература всегда принадлежала к ядерной эпохе"^[102]— как бы зачеркнув сказанное Камю. Однако, при всей "противоположности" этих двух высказываний, они удивительным образом дополняют друг друга. И оба справедливы.

Литература всегда была "ядерной" — в том смысле, что была способна домысливать немыслимое, могла пугать и воспламенять, и одна, пожалуй, вместе с религией, обращалась к запретным для обыденного сознания "заключительным темам" (The Last Things), по выражению профессора историка Уоррена Уэйгара. Но справедливо и то, что только с наступлением реальной атомной эры она, может быть, впервые осознала эти свои уникальные способности — поняла, как сказал Камю, "недопустимость отмалчивания".