Конечно, дело вкуса, но читать подобное в большом количестве (а в последние годы еще и смотреть — достаточно привести пример популярного киносериала о Бешеном Максе!) мне представляется допустимым только с целями исследовательскими. Это не явление литературы, даже если серьезно изучать ее "массовую" составляющую, а феномен общественного сознания.

Авторы большинства позднейших произведений на редкость солидарны: на радиоактивном пепелище идеально "проходят" битвы и вооруженные схватки, "ядерные драки на мечах определенно в моде"^[92].

В качестве примера подобной "фантастики на тему атомной войны" (как часто критиков и издателей у нас в стране вводят в заблуждение такие сверхлаконичные аннотации) я приведу серию книг американского автора Роберта Адамса "Всадники".

Первый роман серии — "Появление всадников" вышел в 1975 году. Поначалу темп "изготовления" книг не вызывал тревогу (все могло ограничиться и весьма популярной на американском рынке трилогией), однако позже автор вошел во вкус, и издательство "Сайнет" стало выпускать книги серии с бесперебойностью штампующего пресса.

Рассказывать о таких многосерийных опусах очень просто. Перипетии конкретных выпусков, во-первых, быстро забываются, а кроме того, похожи как капли воды; так что беглая аннотация "в целом" достаточно ясно даст представление о подобной продукции.

Итак, Адамс изображает мир 2250 года. Прошло шесть столетий после ядерной войны, длившейся всего два дня. Человечество вернулось к варварству, слегка "украшенному", правда, открывшимся даром телепатии (популярная идея). Но вот что поновее, так это телепатическая связь с братьями нашими меньшими — от ягуаров до лошадей.

С экспозицией покончено. Происходит же на сцене привычное, так сказать, большой джентльменский набор: кровопролитные битвы, переходящие в резню, изуверские пытки и изнасилования всех, кого ни попади: женщин, мужчин, детей обоего полу. Последние вообще, кажется, представляют для автора особый интерес; честно говоря, не читал я произведений, где бы столь планомерно, долго и, да простятся мне кощунственные слова, "с чувством" насиловали детей…

Научная фантастика! Боже правый, мир человеческого будущего… Надо ли говорить, что "атомную" тему автор приплел лишь из соображений актуальности.

Впрочем, он не остановился на достигнутом и в последних выпусках серии описал еще кровосмешение, каннибализм, скотоложество, некрофилию… В восьмом романе "Всадников" (вышел в 1981 году) Адамс вроде бы смилостивился над главным героем, убив его и избавив в будущем от новых подвигов на ниве половых извращений.

И такая продукция находит читателя. По крайней мере, серийный конвейер продолжает работать безостановочно: в 1988 году издательство порадовало читателей очередным, восемнадцатым по счету выпуском адамсовой эпопеи.

Что же, с одним из полюсов современной постатомной фантастики как будто все ясно. Но переведем свой взор на противоположную границу спектра; справедливости ради нужно указать и редкие примеры настоящей литературы о мире, пережившем ядерную войну. За последние полтора десятка лет атомный пепел стучал в сердца честных, талантливых художников, и они пытались сказать что-то повое по сравнению с предшественниками. Только вот что они могли предложить?

Предлагали — даже утопию, новую робинзонаду! Причем без пошлого "звездно-полосатого" оптимизма с его святым убеждением, что крепкие руки, природная смекалка, умение стрелять, а также спасительные остатки передовой американской технологии, мистически пощаженной войной, обеспечат привычное "о'кэй" и в постатомном мире.

Правда, французский писатель Робер Мерль (а о нем и пойдет сейчас речь) несколько облегчил участь своим "робинзонам", героям романа "Мальвиль" (1972). В его чистой литиевой бомбе, не оставляющей смертельного фона радиации, легко угадывается вполне реально разрабатывавшаяся тогда нейтронная…

"Мальвиль" — произведение значительное во многих отношениях и разговора требует обстоятельного^[93]. Но некоторые детали полезно напомнить.

Формально это классический "роман о выживании", пропетый — вполне в традициях Жюля Верна — гимн неистребимой человеческой способности выстоять, отстроить вновь по кирпичикам разрушенное (пусть даже атомным смерчем) здание цивилизации. Начав, можно сказать, с нуля… Герои "Таинственного острова" во главе с Сайрусом Смитом использовали знания, опыт, смекалку и природный оптимизм, поставив задачу не просто выжить, но и выжить достойно, сохранив человеческий облик. Мальвильской общине, возглавляемой Эмманюэлем Контом, предстоит то же самое.

Только на сей раз исходные условия принципиально иные.

Персонажей Жюля Верна поддерживала надежда на спасительный белый парус на горизонте. Они лишь временно оказались оторваны от человечества, но оно само жило, присутствовало незримо во всех их мыслях и поступках. И вопрос стоял: как сохранить в себе выработанные цивилизацией мораль, законы поведения, повседневный опыт, знания, как не растерять их до момента возвращения в общество, воспитавшее этих людей. Да если б у них хоть на мгновение погасла надежда на возвращение — что бы заставило их держаться за истинно человеческое в условиях абсолютно нечеловеческих!

Обитателям замка Мальвиль начинать в полном смысле слова с нуля. Никакого возвращения не будет, ибо "оборвалась за отсутствием объекта История; цивилизации, о которой она рассказывала, пришел конец"^[94]. И вместе с ней — писатель не пытается как-то смягчить жестокую правду — и морали этой цивилизации, и ее культуре, и науке, и социальным институтам — словом, всему-всему, что было с ней связано. Что, подобно неприступной замковой твердыне, укрывшей мальвильцев от атомного пламени, защищало на протяжении веков и человека, его сознание, духовный мир; его человечность… Отныне все признано недействительным, все отменено, превратилось в пустой звук, в фантом — кроме горстки людей, представляющей теперь население Земли.

Оптимизм Мерля кажется заразительным: веришь, что население маленькой общины сохранится и умножится. Только сможет ли опять стать человечеством? Целый мир придется возводить заново, не оглядываясь на прошлый опыт и подчиняя все заботы, идеи и действия единственной задаче — выжить. Выкарабкаться из ямы, куда завел этот проклятый "опыт", и оставить будущим поколениям какой-то новый, тот, что их — убережет.

Многое из того, что предлагает Мерль, вызовет активное неприятие, даже протест у определенной категории читателей — будь то новая сексуальная политика или новая же политика социальная, замешенная на католицизме. И в становящейся совершенно уж харизматической фигуре вождя — Эмманюэле Конте начинают проступать до боли знакомые черточки "отца и учителя", идущего буквально на все (в том числе наступающего на мораль) во имя "народа"… Не потому ли так скоропалительно, с точки зрения внутренней логики произведения, необоснованно убивает его в финале автор, что обоснования у него другие, не литературные? Он ведь помнит, к чему это не раз приводило в истории…