— Знаем мы вас!

Армия снова отправилась в путь. Стало еще темнее, сосед не видел соседа, и, если кто-то выходил из строя, он с трудом возвращался назад.

— Как вы идете? — кричал один солдат на другого.

— Как стадо коров!

— Поднимите выше косы!

— Вы нам головы отрежете!

— Выше!

— Выше, черт побери!

— Отпустите поводья, — раздалась команда, — лошадь по запаху найдет дорогу, не заблудится.

— Грязи все больше!

— Болотистая местность.

— Куда нас завели?

— Как диких кабанов.

— Живыми бы выбраться!

Налетел влажный резкий ветер и принес с собой колючий снег с дождем. В сонных глазах загорелись огоньки — отражение костров, у которых грелись казаки с их лошадьми. Страха больше не было, солдаты шли как во сне. Они дремали на ходу, ветер обжигал усталые лица и уносился с волчьим воем в голые поля.

— Деревня, деревня, — разнеслось от солдата к солдату, хотя из-за дождя и снега ничего не было видно.

Солдаты замедлили шаг, и колонна остановилась у подворья, светлые окна которого дышали теплом.

— Пригласили бы нас на стаканчик чая! — сказал Вержбицкий Мордхе.

— Я бы не отказался, — криво усмехнулся Мордхе.

Штабные поднялись по каменным ступеням веранды, где их встретили мужчины и женщины, в окнах стало светлее.

Дождь хлестал, холод пробирал до костей. Солдаты стояли пятнадцать минут, двадцать, полчаса. В освещенных окнах подворья зазывно мерцали огоньки, шептали, что штабные сидят в теплых комнатах за накрытыми столами. Голодные глаза горели, солдаты были готовы разломать стены и впиться слюнявыми ртами в мягкие тела полных женщин.

— Что мы тут стоим? — оскалил зубы один.

— В пути согреемся!

— Пойдемте!

— Сами едят жареных уток, а ты, бедный солдат, мокни под дождем, как тряпка!

— Камень в окно сейчас бы в самый раз!

— Тоже мне, начальство!

— Мы что, собаки?

— А наш полковник здесь! — крикнул Вержбицкий.

— И граф Комаровский тоже!

— И полковник Чаховский!

— Если солдат голоден и промок под дождем, начальство не имеет права гулять с женщинами!

— Никакого права!

— Пойдем разберемся!

Мордхе слушал и удивлялся своему равнодушию, все время ощущая, что ноги у него совсем промокли, а измятые сапоги набрали воды.

Вокруг собрались любопытные парни, предлагали размокшие папиросы, утешали, что до деревни недалеко. Подвыпивший крестьянин средних лет ходил от одной группы солдат к другой, угощал водкой и, размахивая руками, предупреждал:

— Ой, братишки, проиграете вы. Покайтесь. Точно проиграете.

Ветер подхватил слова, мокрые от дождя, и разнес плохую новость во все стороны.

— Заткните ему рот!

— Что он каркает, наглец!

— Не дайте ему уйти!

Крестьянина связали и положили на телегу. От его предсказаний стало еще холоднее.

Колонна двинулась в путь, дошла до деревни. Солдаты улеглись в хатах, стойлах, амбарах.

Мордхе с Вержбицким расположились в конюшне. Мордхе с трудом стащил промокшие сапоги, сунул ноги в теплый лошадиный навоз, и, когда его стало клонить ко сну, в его голове все еще звучали слова крестьянина:

— Вы проиграете, братишки, вы проиграете…

На маленьком деревянном подворье, где расположился Лангевич со штабом, все спали. Интендант Винницкий, без шапки, стоял на ступеньках под дождем. Рябое лицо, большие круглые глаза, как у совы, лохматые жесткие волосы — все свидетельствовало о том, что Винницкому подвластны ночные силы, которым он не дает обрести покой.

Он стоял без факела, узнавал любого улана в своем полку и окликал его по имени. Винницкий отправлял солдат в соседние деревни за едой и за кормом для лошадей и кричал вслед каждой отъезжающей телеге:

— Без провианта не возвращаться!

Во влажной темноте скрипели колеса. Лошадиные копыта шлепали по лужам, брызги летели во все стороны. К лестнице подъезжала одна пара перепуганных лошадей за другой.

Винницкий был доволен, он не сомневался, что утром, когда проснутся голодные солдаты, телеги уже будут стоять на подворье.

Дождь и ветер не утихали, хлестали в полях и между деревенскими хатами. В приглушенных голосах, доносившихся со всех сторон, чувствовался страх перед ночной тьмой.

Винницкий навострил уши, потянул плоским носом воздух, словно животное, и решил, что надо идти в деревню. Что-то уланы долго не возвращаются. Он подмигнул стоявшим возле него солдатам, и они отправились к распахнутым воротам. Шли минут десять, молчали, не зная, добрались ли уже до деревни или заблудились. Влажная темная ночь окутывала лица, лишая зрения. В ушах звенело. Перед глазами мелькали холодные искры, потом превращались в круги. Казалось, что ноги топчутся на одном месте.

Залаяла собака, резко и звонко. Солдаты пошли на лай и услышали оклик:

— Кто идет?

— Свои.

У хаты стояли уланы с телегой, груженной провиантом.

— Что вы тут делаете? — спросил Винницкий.

— Мы реквизируем продовольствие, пане полковник!

— Не полковник, не полковник, с вами говорит генерал, — разозлился Винницкий, нащупал ручку и резко открыл дверь.

Тухлый запах подгнившего картофеля ударил в лицо. Лучина, горевшая на кухне, лишь усиливала темноту, и Винницкий, войдя, ничего не смог разглядеть. Он поднял лучину.

Посреди комнаты на коленях стояла баба в одной рубашке, хватая солдат за руки:

— Пожалейте бедную бабу, мы же все христиане, не вынимайте кусок изо рта… У меня нет ничего, кроме этих двух куриц…

Солдаты увидели Винницкого, переглянулись и отдали честь.

— Что такое? Что такое? — Винницкий сердито посмотрел на бабу и улыбнулся.

— Пане начальник, — бросилась она к Винницкому, — сжальтесь!

— А где твой муж?

— Он спит.

Ноги у крестьянки подкосились. Страшное лицо Винницкого перепугало ее до смерч и. Она была уже готова отдать куриц, лишь бы солдаты убрались из хаты.

— Как он может спать в таком шуме? — Винницкий подошел к кровати. — Он притворяется! А что у тебя здесь в глиняном горшке?

— Пара яиц, пан начальник!

— Сделай омлет, только быстро! — крикнул он и вытащил из-под крестьянина перину. — Иди, разожги печь.

Крестьянин открыл испуганные глаза, посмотрел на свои голые черные, как земля, ноги, взглянул на Винницкого и, согнувшись в три погибели, спустился с кровати в короткой рубашке до пупа. Он хотел натянуть штаны, сушившиеся на веревке у печи, но Винницкий закричал:

— Мы будем мокнуть под дождем, а ты, свиное ухо, будешь спать с бабой под периной? Пойдешь у меня на улицу вместе с картошкой, не кривись, не кривись, разжигай! Быстро!

У крестьянина дрожали руки и ноги. На лице появилось тупое выражение, как у испуганной овцы, а умные серые глаза наполнились глухой тоской.

Муж и жена, стесняясь, возились вокруг печи, злые и чужие друг другу. Они торопились, но руки, словно деревянные, шевелились с трудом.

Когда Винницкий уже ел омлет, его разобрал смех. Он то и дело поднимал глаза на полуголых супругов и давился от хохота.

Во время еды Винницкий повеселел. Он смеялся про себя и вслух, представляя, как завтра в штабе будет рассказывать эту историю, изображать, как крестьянин ходил, согнувшись, и полуголая парочка, злясь, суетилась вокруг печи. Он даже закашлялся при мысли о том, что завтра товарищи будут хвататься за животы от смеха.

Винницкий велел солдатам забрать кур, оставил пару медных монет и довольный вышел на улицу.

Дождь прекратился, подул сухой ветер и разогнал влажный воздух. Облака поредели и рассеяли темноту. Тут и там поблескивали лужи, словно стекло.

От усталости подкашивались ноги и опускались веки, хотелось выгнать крестьянина из супружеской постели и занять его место.

Винницкий доплелся до подворья, забрел в первый амбар и упал как подкошенный в сено между солдатами.

Утром армия была уже на ногах. Солдаты шли час, два, пока добрались до деревни Гроховиски и там остановились.