У него блестели глаза, когда он это говорил, и Люсинда покраснела.

— Я уверена, что ты этого не делал, иначе я бы это запомнила и возненавидела тебя. В любом случае теперь я выросла.

Люсинда рассмеялась и повернулась так, чтобы тусклый свет из единственного окна кабинета упал ей на лицо.

— Не забывай, что она помолвлена, — твердо сказал Карлос. — Поэтому выбрось все дурные мысли из головы.

— Дядя! — воскликнула Люсинда. — Мы же брат и сестра!

Похоже, Джеральдо думал над этим вопросом.

— Теоретически это так: мы брат и сестра, но какой степени родства? Мы могли бы даже пожениться, если бы захотели.

Он посмотрел темными глазами в глаза Люсинды, казалось, проникая в глубину души.

— Я же сказал, что она помолвлена, — твердо заявил Карлос. — Не забывай, о чем я тебе говорил!

— И кто этот счастливчик? — спросил Джеральдо.

Когда он произносил эту фразу, в его глазах плясали огоньки, поэтому вопрос показался дерзким. Люсинда снова отвернулась. У нее горело лицо.

— Маркиз Оливейра, бывший министр его величества, — ответил вместо нее Карлос с намеком в голосе. — Большой человек.

— Надеюсь, он красив, — сказал Джеральдо. — Такая женщина, как ты, заслуживает красивого мужа.

— На портрете он красив, — заикаясь, произнесла Люсинда. — Но мы не встречались с ним лично.

Карлосу не нравилось, какой оборот принял разговор.

— Конечно, он красив! Он же богат, не правда ли?

— Желаю всего наилучшего, — сказал Джеральдо. Но, кланяясь, на этот раз он неотрывно смотрел на нее. Она тоже глядела на него затуманенным взглядом. Распрямляясь, Альдо схватил ее руку, как крошечную птичку, своими длинными пальцами и нежно коснулся ее губами. — Давай теперь будем друзьями, кузина, — после того как мы снова нашли друг друга.

Она почувствовала, как его усы щекочут ей костяшки пальцев.

— Я собираюсь в Биджапур. Хочешь присоединиться?

Карлос склонился через стол и зашипел, брызгая слюной:

— Что ты несешь, Альдо? Я никогда…

Но Люсинда уже услышала, а, когда повернулась к тио Карлосу, на бледном от мышьяка лице и в глазах с расширившимися от белладонны зрачками появилось такое просящее выражение, что ему не мог противостоять даже человек с такой сильной волей, как Карлос Дасана.

— Пожалуйста, дядя, пожалуйста! Ты же обещал разрешить мне навестить тио Викторио!

Карлос вынужден был признать, что это неплохая мысль. Если сейчас отправить ее в Биджапур, то будет проще закрыть дом. Но ему не нравились никакие идеи, которые пришли в голову не ему самому. Поэтому Карлос, конечно, сразу же ответил отрицательно. Потом он снова сказал нет, и еще раз нет.

Карлос предупредил, что путешествие будет сложным. А Биджапур — это не Гоа. Викторио, дядя Люсинды, который управлял торговыми делами Дасанов в Биджапуре, теперь состарился и часто болеет. От этих возражений намерение Люсинды только укрепилось. Джеральдо находил ответы на каждое из них, и каждый раз Люсинда снова умоляла дядю ее отпустить. Она говорила все более жалобно.

— Ну хорошо, малышка. Ты можешь ехать. Но будешь делать то, что тебе говорят, ясно? И для разнообразия подчиняться приказам.

— О да, тио Карлос, — ответила Люсинда и подошла, чтобы поцеловать его небритую загорелую щеку.

Затем или из-за мышьяка, или из-за туго затянутого корсета, или из-за возбуждения ее бледное лицо побледнело еще сильнее, глаза закатились, и она рухнула в обморок на руки дяди.

«Боже, она выглядит бледной как смерть, — подумал Карлос, подхватывая ее. — Пресвятая Дева Мария, она же взрослая женщина, — подумал он, глядя, как вздымается ее грудь. Ее темные локоны упали ему на предплечье. — Ты настоящая Дасана, моя дорогая племянница, а женщины семьи Дасанов опасны, как золото».

Карлос посмотрел на племянника, потом снова на Люсинду, которая уже шевелилась у него в руках.

«На что я согласился? — подумал дядя. — Пусть Пресвятая Дева Мария спасет нас от наших родственников».

Плоскодонный дау несся по серому морю, держась неподалеку от скалистого берега. Глаза капитана видели все: темное и грозное небо, и порывы ветра, и рулевого рядом с собой, крепко держащего сотрясающийся руль, и треугольный парус, который полоскался на ветру. Снова и снова он смотрел на капер[11]у входа в гавань, вооруженный тридцатью пушками. Трехцветный флаг капера ярко выделялся на фоне черных туч.

Последует ли он за ними? Станет ли стрелять? Когда дау зашел в гавань и воды Аравийского моря попытались отбросить его на покрытые мхом скалы Аргуина, капитан, прищурившись, все смотрел на военный корабль. Если тот разворачивается, чтобы выстрелить, капитан почти ничего не сможет сделать. Жители Гоа ему не помогут: у них нет кораблей для оказания сопротивления.

— Он разворачивается в другую сторону! — наконец закричал рулевой.

Капитан долго следил за маневром капера, прежде чем согласиться с выводом рулевого.

— Да, слава Аллаху! Доставь нас поскорее в Гоа и уведи от этих проклятых скал, — капитан не мог скрыть облегчения. Он прошел к люку в носовой части и крикнул вниз: — Сеньор Да Гама! Все отлично! Мы прорвались! Вы можете теперь подниматься наверх. Вы все теперь можете подниматься наверх!

В полутьме внизу появилась пара внимательных карих глаз, и крепко сложенный португальский солдат выбрался на палубу. Капитан попытался поддержать его под локоть, но Да Гама сбросил его руку. Он держал шляпу с широкими полями, которую, как только появился на палубе, сразу же водрузил на голову.

— Где они? — спросил Да Гама.

Капитан показал на капер, который повернул на юг и шел на всех парусах.

— Готов поспорить: он идет к Малабарскому берегу[12], — сказал капитан. — Нас они здесь не заметят. В любом случае мы окажемся в радиусе действия орудий Гоа до того, как капер сможет до нас добраться. Сейчас мы в безопасности.

Да Гама повернул обветренное лицо в сторону голландского капера и внимательно следил за ним. На лице было написано раздражение. Когда он наконец согласился с доводами капитана, то шлепнул по шляпе сверху, и она совсем скрыла его темные волосы, в которых уже проглядывала седина.

— Вы правы, капитан, — сказал Да Гама с поклоном. — Мне не следовало в вас сомневаться.

Капитан кивнул и пожал плечами, принимая слова пассажира как должное.

— Голландцев не волнуют старые дау, если они не видят на палубе португальцев. Перцовые войны закончились, сеньор.

— Может быть, — ответил Да Гама так уважительно, как только мог.

«Но мне вначале хотелось бы увидеть договор», — добавил он про себя.

Его тяжелые сапоги громко стучали по тиковой палубе, когда он направлялся на корму. Он кивнул рулевому и посмотрел на серо-зеленое Аравийское море. Волны бились о неровные остроконечные скалы у входа в гавань.

Кокосовые пальмы казались ярко-зелеными на фоне темного неба и качались на ветру, бушевавшем под грозными тучами. В любую минуту мог хлынуть ливень. Да Гама снял шляпу и подставил лицо ветру. Но когда рулевой кивнул на нескольких чаек, летающих прямо над головой, Да Гама быстро снова надел ее. Последнее, что ему требовалось, — это птичье дерьмо в волосах.

Наконец, словно приняв какое-то решение, он повернулся к ветру спиной и уставился на свою цель — яркие стены Гоа.

Впервые в жизни вид Гоа не вызвал у него никаких эмоций. Сколько лет он уже живет на Индостане? Двадцать пять? Двадцать семь? И он ни разу не ездил в Лиссабон… Нет, он никогда не оглядывался назад. По от Индии устаешь, и каждый день приносит новые проблемы.

Да Гама знал, что эти минуты — последние, когда он может расслабиться. Такой возможности теперь долго не представится. После того как дау причалит, его ждет нудная и вызывающая раздражение работа. Такова жизнь специалиста по заключению сделок. Его беспокоило, что он стареет для этого занятия. И его беспокоило, что он слишком беден, чтобы остановиться.