– Да ты, я смотрю, оживаешь, – констатировал Шура тихо, но четко. – А что телевизора нет – так и хорошо. Современное телевидение – это парад примитивов в эпоху обывателей.

– Это почему?

– Ну хотя бы потому, что главным героем телеэкрана давно стал худший. Воспеваются или освещаются насильники, изощренные убийцы, порочные или совсем убогие, жалкие личности. Не те, что сумели чего-то добиться, а те, что совершили что-нибудь придурковатое, какую-нибудь эпатажную выходку. Из двух десятков программ хорошо, если хотя бы одну нормальную, интересную передачу отыщешь. Впрочем, я уже лет пять не смотрел телевизора, может, что и поменялось там.

– Да ни черта там не поменялось! – с ожесточением вклинился в разговор неудачный садовод, перекочевавший в палату из-за падения с дерева. – Бездарные сериалы, секс и политика.

– Ну, вот, слышишь, что люди говорят. Суди сам, пышногрудые девицы тебе сейчас ни к чему – нет смысла расстраиваться. Да и остальное тоже, потому что все это отравляет сознание…

– Да нет уж, лучше на телок глазеть, чем на грязный потолок. И так уже кажется, что не только внизу окаменело, но и душа превратилась в камень…

Шура пожал плечами, давая понять, что спорить он не собирается. А Лантарова пробило на разговор. Вообще он за месяц лежания в больнице заметно привязался к Шуре, ощущая в нем нечто похожее на отеческую поддержку. В этом грубоватого вида человеке, излучавшем невозмутимое спокойствие и внутреннюю силу, Лантаров находил признаки того стоического мужского начала, которого ему самому так не хватало. Казалось, ничто в этом мире не могло вывести его из себя, спровоцировать взрыв гнева или вспышку нетерпимой злости. И Лантаров догадывался: дело было не в постоянном контроле своих эмоций, а в естественном мире со всей окружающей средой. В этой простоте общения прикованный к постели Кирилл искал нечто похожее на иммунитет от плесени, которой рискует покрыться всякий, оставленный наедине со своей болезнью. Умиротворение же бородача, его отрешенное, без тени удивления, восприятие происходящих в жизни порясений помогало Лантарову преодолеть ужас своего нынешнего, жалкого положения. То, как легко Шура преодолевал собственную недвижимость, поражало и поддерживало Лантарова на плаву. Однажды ночью его одолел жуткий прилив тоски, и он впервые стал подумывать о сведении счетов с жизнью. Заметив что-то, Шура сказал: «Ты думаешь, что ты никому не нужен в таком состоянии? Прежде всего ты нужен самому себе. Ведь это испытание, после которого ты выйдешь прочнее и сможешь достичь, может быть, чего-то очень важного», – убежденно сказал тогда Шура в ответ на отчаянное признание Лантарова, что ему жизнь не мила. После чего стал рассказывать бесчисленные истории о разных людях. Некоторые обанкротились, но именно это помогло потом построить на пепелище новый, более устойчивый бизнес. Некоторые тяжело болели, но вера в себя и в будущее позволила им победить недуг, который казался неизлечимым. Когда же Лантаров стал ныть, что его никто не любит, Шура выдвинул неожиданный аргумент, что это результат его, Лантарова, нелюбви к себе. «Ты должен полюбить себя, только тогда сумеешь полюбить весь свет, все живое, по-настоящему полюбить женщину». Больше всего Лантарову помогло откровение Шуры о том, что он сам испытывал такие же проблемы, но преодолел их. После этого ночного разговора они как-то особенно сблизились, и Лантаров больше не стеснялся соседа. Он незаметно стал относиться к нему как к более опытному товарищу, и даже как к некому прообразу отца. Только после этих разговоров парень ощутил, каким невосполнимым пробелом стало в его жизни отлучение от родного отца, которого он почти не видел. Эти мысли еще больше усилили в нем неприязнь к матери.

В сущности, его тоска была вызвана тем, что Шура вот-вот должен был покинуть больницу.

– Шура, – через какую-то минуту Лантаров неожиданно сменил тему, и его лицо стало необычно серьезным и сосредоточенным. – Ты вот сказал, что болезнь – это как бы наказание?

– С чего ты взял? Ты что, кого-то здорово обидел и теперь привязываешь это к своим переломам?

– Да нет, не припомню, чтобы я кому-то слишком насолил. Но вот главврач сказал, правда, не мне, а своей ассистентке – я просто случайно подслушал, – что все аварии – вроде Божьей кары. Я тогда почти без сознания лежал, а это почему-то запомнил. У меня эти слова в ушах звенят и неотступно преследуют.

Шура задумался – лицо его в такие моменты становилось похожим на одухотворенный облик священнослужителя или профессора философии, размышляющего о сакральных таинствах бытия. Лантаров интуитивно чувствовал, что этот человек более глубок, чем представлялся на первый взгляд, и что в его светящихся спокойным умом глазах можно отыскать нечто новое и важное, ранее скрытое и ведущее к ответу на его персональную загадку.

– Кирилл, я могу рассказать тебе, что я лично об этом думаю. Исходя из моих исканий и жизненного опыта. В мире действует единственный, причем уникально справедливый закон – закон причины и следствия. Бог же, который в каждом из нас и одновременно везде, откликается одинаково ко всем – с неизменной любовью. Он не может наказывать, он лишь позволяет ситуации развиваться так, как мы ее программируем. Потому я убежден, что болезнь – вовсе не наказание, а лишь некое логичное следствие. Следствие того, как и что мы думаем, как живем, как поступаем. Ведь и хорошие люди болеют и умирают. А иные чудовища с человеческим обликом живут долго и беззаботно, словно прикрытые волшебным зонтиком от недугов.

– То есть моя болезнь – не кара?

– Конечно, нет. Да и с чего ты взял, что болен? Ты – нормальный, здоровый молодой человек с большим потенциалом. Как подавляющее большинство молодых. Просто ты, как мне представляется, запутался во взаимоотношениях с окружающим миром. И как следствие – возник какой-то сбой.

– Но в чем же тогда хитрость?

– Все мироздание состоит из энергий, и все его составляющие части тесно связаны между собой и влияют друг на друга. Что же касается человека – все находится внутри него, – тут он пальцем коснулся головы, – ключик спрятан вот здесь. Так вот, положение этого ключика одновременно отвечает и за благополучие, и за болезни. Человек может быть умен, обладать множеством знаний и талантов, быть добрым и щедрым. Но если он не наладил отношения с Богом – со своим внутренним Богом, – его ожидают различные проблемы. Это могут быть болезни, а может – и непонимание близких либо отвержение окружающими. Или же просто душевное неравновесие, вечное беспокойство. И ничто не может изменить эту ситуацию – ни достижения медицины, ни деньги, ни успех, ни признание. Но, с другой стороны, такое состояние – это всегда еще и подсказка. Как жить дальше, чтобы действительно жить? Иногда человек пользуется ею, а иногда не видит или не может принять.

– И как же наладить это… отношения с Богом? Ведь люди пытались это сделать веками? – Лантаров смутно улавливал суть. Но ему становилось интересно – Шура говорил вещи, почти противоположные тому, что Лантаров знал о жизни.

– Я думаю, проблема в том, что человек часто отказывается жить в согласии с внешней Природой, Богом. Отказывается понимать и принимать ее. И оттого он рано или поздно оказывается в разладе и с собственной внутренней природой. Я не стану тебе рассказывать о всяких понятных проблемах нашей цивилизации – таких как всеобщее загрязнение воздуха, воды, пищи. Это слишком ясно, чтобы его не видеть и не понимать. И это имеет отношение к засорению, отравлению тела. Что конечно же приводит к болезням. Если, к примеру, человек в потенциале может жить сто пятьдесят или двести лет, но слишком быстро превращается в живой контейнер для мусора, пищеотходов, всяческих ядов, то вполне естественно, что его тело становится камерой пыток для его души. И век его тогда составляет, может быть, пятьдесят, а может, шестьдесят лет. Или тридцать. В зависимости от того, как сильно он себя травит и занимается ли хотя бы иногда очищением. И все-таки нет худшего зла, чем допустить загрязнение мыслей – ведь с них все начинается. Вот мы только что говорили о телевидении, а ведь это форменное засорение мозгов. Добавь сюда интернет, пустое окружение, отказ от цели в жизни – и ты уже конченый жизненный проект.