Зигмунд Фрейд никогда не брезговал применением знаний законов психологии, если чувствовал, что это может помочь делу. Так, узнав, что величина номер один в венском медицинском мире профессор Мейнерт занемог, он нанес ему визит, захватив с собой ящик чудесных гаванских сигар, от которых профессор был без ума. Воспользовавшись таким простым и действенным приемом, Фрейд практически выпросил у старого профессора право проводить лекции по анатомии головного мозга. Яркий и типичный для успешных людей случай, красноречиво свидетельствующий, что Фрейд, подобно многим неординарным личностям, мог легко переступить через собственную гордость, когда она становилась на пути к успеху. Он мог, когда это было необходимо, сыграть роль смущенного или покорного, он мог принести в жертву условностям медицинского мира свою гордость, с тем чтобы однажды неожиданно обойти на извилистом повороте судьбы своих менее расчетливых и менее работоспособных оппонентов и безоговорочно выиграть.

Вполне возможно, что отвержение психоанализа научным миром сыграло и свою положительную роль. Не имея путей к отступлению, Фрейд надолго погрузился в работу. Если он принимал пациентов, то работал с восьми утра до девяти вечера с небольшим перерывом на дневную прогулку – завидное трудолюбие даже для очень упорных людей. Кроме того, почти каждый день допоздна, а часто и в выходные дни, он записывал собственные наблюдения и работал над книгами. Даже если бы общество не созрело настолько, чтобы принять новые идеи о сексуальной природе человека, Фрейд даже фактическими результатами своей практики добился бы признания в научно-медицинском мире. Это упорствующий доктор без сомнения и страха брался и за те «безнадежные случаи», от которых решительно отказывались другие, опасающиеся излишнего риска врачи. Для него это была еще одна возможность испытать новые методы и подтвердить на практике формирующиеся выводы. И удивительное дело, фортуна часто оценивала смелость первопроходца науки, и то, что другим казалось немыслимым и невозможным, ему часто удавалось.

Мозг ученого в течение многих десятилетий был в постоянной работе, непрерывно прокручивая бесчисленное количество раз различные эпизоды из практики для нахождения им научной основы. Однажды он написал своему другу Флиссу: «Этиология неврозов всюду преследует меня, словно песенка о Мальбруке – английского путешественника». У Фрейда не было повода лукавить перед другом, а в том, что идея заполнила практически все пространство как внутри Фрейда, так и вокруг него, существует бесчисленное множество подтверждений. Обожая до безумия Рим и все, что связано с его историей и культурой, Фрейд много раз посещал Вечный город. Долгими часами он простаивал у статуи Моисея, но не просто любуясь детищем Микеланджело, а пытаясь вновь и вновь поддать детальному анализу каждое застывшее в камне движение, каждый внутренний порыв могучего пророка, чтобы увязать их с чувствами и психологическим состоянием ваятеля. «Там, где большинство людей видело интересную впечатляющую работу в камне, Фрейд разглядел голограмму истории и человеческого духа», – написал об исследовании Фрейдом статуи Моисея один из современных психоаналитиков Роберт Дилтс. Поразительные и порой феноменальные попытки рассмотреть «под микроскопом» жизни великих творцов говорят, что еще одной важной характеристикой феноменальных личностей всегда было увязывание и синтез того, что, на первый взгляд, не может быть связано и проанализировано.

Конечно, нельзя сказать, что сомнения не мучили Фрейда. В период изоляции в его переписке иногда появлялись пессимистические нотки. Но то были сомнения другого порядка: он не был уверен, успеет ли дожить до того момента, когда общество окажется настолько подготовленным к новому и настолько раскрепощенным, что сумеет не морщиться, воспринимая его медицинскую концепцию. Даже перешагнув порог сорокалетия, он все еще не был принят, не был понят и не был оценен современниками как ученый, сумевший преодолеть новые, до той поры неизведанные рубежи знаний о человеке. Фрейд отдавал себе отчет в том, что провозгласив себя первым психоаналитиком, он надолго заточит себя в невидимую темницу изоляции. «Эта участь гораздо привычнее евреям, чем представителям любых других национальностей», – объяснил он психологическую готовность к оппозиции.

Но то, что неминуемо должно было рано или поздно случиться, случилось. Именно тот самый Мейнерт, яростно критиковавший своего ученика и коллегу, оказался первым предвестником победы Зигмунда, вселив в него еще большую уверенность и радость ощущения, что вот-вот стена непонимания и изоляции рухнет. Почти на смертном одре старый профессор неожиданно признал правоту Фрейда, что явилось одним из наиболее сильных толчков, побудивших ученого к вежливым, настойчивым требованиям получения от научно-медицинского мира почетного звания профессора. Фрейд отчетливо понимал, что для развития учения ему как первому учителю необходим внушающий почтение официальный статус, который служил бы заменителем признания. Поэтому, с определенной долей скепсиса относясь к внешним атрибутам влияния на окружающий мир, он решительно пошел напролом, подключив к решению проблемы все возможные связи, в том числе и связи своих высокопоставленных пациентов. Ученый понимал, что блеск упаковки заставит мир быстрее вникнуть в ее содержимое. В конце концов последовательная напористость Фрейда увенчалась успехом – он стал почетным профессором. Унизительные походы к мэтрам медицинского мира, большинство из которых он вовсе не считал заслуживающими внимания учеными, были сполна окуплены. Важные черты победителя обнаружились у Фрейда во время этой подковерной битвы с консервативными мужами, находящимися на вершине научной пирамиды и не желающими ни прогрессировать, ни разглядеть величия других с мнимых высот. Ради будущей большой победы Фрейд продемонстрировал готовность на игру роли, явно не присущей его образу мышления. И даже перед теми, кого он либо презирал, либо просто не воспринимал. Истинное отношение Фрейда к запоздалому признанию, да к тому же еще лишь формальному, обнаружилось в письме к одному из друзей-единомышленников того времени: «Меня вновь зауважали, и мои самые трусливые поклонники ныне приветствуют меня на улицах!» В этих словах столько же сарказма, сколько и внутренней силы первопроходца.

Кстати, щепетильное отношение к влиятельной силе внешности Фрейд сохранял в течение всей жизни. Это выражалось не только в тщательном позировании фотографам, но и в незыблемом правиле появляться на людях исключительно с отутюженным воротничком и при галстуке. По сути, официальное звание было для Зигмунда Фрейда лишь последним штрихом для того, чтобы начать серьезное наступление, о котором еще не подозревало напыщенное медицинское сообщество, снисходительно даровавшее ему профессорство. Фрейд сделал верный расчет: если он уже сейчас, находясь в изоляции, имеет нескольких сторонников, то показав практические результаты своей работы, он расширит число единомышленников и разорвет заколдованный круг непонимания. Для того чтобы психоанализ стал практическим течением с ярким оттенком научности, ему нужны были верные последователи. Сильные, решительные и упорные люди, которые готовы были бы проповедовать психоанализ. Это было средство из разряда тяжелой артиллерии. Фрейд же был человеком действия и вел себя агрессивно и наступательно, искусно перемешивая тактику опытного хищника и обескураживающего искусителя. Причем так же быстро, как и последовательно.

Как только последняя формальность с официальным статусом была решена, Фрейд довольно оперативно создал собрание единомышленников, которое вскоре превратилось в настоящий форум прогрессивных психомедицинских идей. Скорее всего, в момент создания своего психоаналитического общества и сам Фрейд не отдавал себе отчет, сколько сторонников он обретет. Хотя, бесспорно, ему, как и многим великим первооткрывателям, было присуще глобальное понимание мироустройства – другими словами, он не только предполагал распространение своих идей в обществе, но и предопределил этот процесс. Ученый небезосновательно считал, что общество, и медицинский мир как его авторитетная часть, выработало некую психологическую защиту в силу отсутствия предпосылок принять его идею. Но и ученый решил себя защитить, обзаведясь многочисленными соратниками, учениками и последователями, что является наиболее трудоемкой, опасной и неблагодарной задачей для любого мыслителя.