Почему все остальные не выдержали, а Русь выдержала? Мы могли бы ответить: по той же самой причине, по какой она впоследствии выдержала: татар, турок, поляков, шведов,. французов и, наконец, немцев. Но это не будет ответом. Более точный ответ, я боюсь, будет довольно затруднительным. Ибо это будет ответ о врожденных способностях нации. Мы можем сказать, что новорожденная русская нация проявила огромную способность к уживчивости. Что, следовательно, она сумела как-то сколотиться из неизвестного нам количества более или менее неизвестных нам людей, племен, религий и прочего, — и, этот «кооператив» или эта «артель» оказалась сильнее своих предшественников — ибо она была прочнее: она не отталкивала от себя никакой силы, готовой работать совместно: варяги — давайте варягов, тюрки — давайте тюрков. Мы можем так же отметить и то техническое изобретение, которое ни до ни после России не удавалось никому: это система обороны страны от огромных конных масс, обладавших огромной стратегической подвижностью.
В 1066 году через Киев, по пути к печенегам, проезжал немецкий миссионер епископ Бруноф. Князь Владимир Святой лично провожал его до границ своей земли. Об этих границах Бруноф пишет: «они со всех сторон ограждены крепким частоколом на весьма большом протяжении, по причине скитающихся около них неприятелей».
Эта система возникла не при Владимире Святом. Уже за сто лет до него киевские князья «рубят города» на границах своих владений, заселяют эти города «лучшими мужами», соединяют их рвами, засеками, заставами — словом организуют очень сложную укрепленную систему, которая в почти неизменном виде повторяется и при Иване Третьем, и при Борисе Годунове, и при Потемкине Таврическом, и, наконец, продвигается в казачьи области Терека, Семиречья, Забайкалья и Амура. Вспомните станицу в «Казаках» Льва Толстого: те же «города», засеки, вышки и прочее. Позже мы увидим, с какой железной настойчивостью, с какой организационной тщательностью, с каким муравьиным терпением строила Москва свою «Китайскую стену» против востока. Как эта стена, зародившись почти у самых стен Москвы, в Коломне, Кашире, Серпухове — продвинулась до Балтийского, Черного, Каспийского и Охотского морей.
В мировой истории ничего похожего на эту систему нет. Китайская стена была более грандиозным сооружением но она ничего не остановила. Она была неподвижной. Наша — была подвижной. Ничего не остановили и римские валы, протянутые по границе между римским и германским миром. Наша система обороны не имеет даже своего названия — но и без названия она свое дело сделала. О ней мы в сущности знаем очень мало. Именно она является тем «неслышным фактором мировой истории», который, как говорит Лев Тихомиров, и определяет судьбу народов.
Эта система в почти неизменном виде продержалась более тысячи лет. За эти тысячу лет у нас были хорошие цари, но были и плохие. Были великие полководцы, но были и бездарные. При всех них и даже независимо от всех них — Русь Киевская, Московская, Петербургская — из века в век строила свои вооруженные рубежи, все дальше и дальше передвигала их на восток, на юг и запад — и вот товарищ Сталин имел удовольствие опираться на одну шестую часть земной суши, — но прошел и Сталин...
Всякий народ, в особенности всякий великий народ, претендует на то, что он несет человечеству какую-то свою идею. История просматривает эти национальные претензии и большинство из них выбрасывает в мусорную яму. Идея, изъятая таким образом из жизненного оборота, становится трагедией нации, язвой ее желудка и раком ее печени: она съедает народ. Она ставит перед ним явно непосильную задачу, конструирует некую «миссию», в жертву которой приносится национальное бытие.
В нашем ближайшем соседстве есть два примера — разных примера неудавшейся идеи, задачи, миссии — как хотите. Рассматривая историю Польши с точки зрения самой элементарной исторической схемы, мы должны будем признать тот факт, что Польша XIV-XVI веков имела неизмеримо большие шансы на построение империи, чем их имела Москва. Польша не подвергалась таким страшным налетам с востока, каким подвергалась Русь, ее культурные, экономические, географические и прочие предпосылки были неизмеримо лучше наших. За Польшей, в сущности, одно время стоял весь европейский католический мир, рассматривавший Польшу, как свой форпост. Со времен Болеслава Смелого (начало XIII века) до Второй мировой войны Польша упорно и жертвенно разбивала себе лоб о Россию. Именно там ей чудилась ее «миссия на востоке». Весной 1940 года полуживое правительство полуживой страны, уже полностью оккупированной: и немцами и Советами, требовало (из Лондона) восстановления Польши «от моря до моря», то есть, от Риги до Одессы. Нет никакого сомнения в том, что в ближайшие годы это требование будет повторено. И нет никаких оснований сомневаться в том что его результаты будут прежними: только дальнейшая порча, и без того весьма основательно испорченных всей предыдущей тысячью лет, русско-польских отношений. Мы должны отдать себе совершенно ясный отчет в том, что перед Россией еще лежит довольно длительный период слабости:
Дороги нашей революции пройдены еще не все. И в числе тех счетов, которые нам будут предъявлены к оплате, будет и такой: Польша от моря до моря. Из этого не выйдет ничего. Но это будет означать новое ухудшение положения Польши решительно во всех отношениях.
Швеция Карла XII тоже мечтала о миссии на востоке — в более скромных масштабах и с применением более культурных методов. Сейчас шведы говорят: мы отмечтали нашу мечту о великодержавности, мы хотим хорошо устроиться у себя дома. У себя дома Швеция устроена лучше, чем какая либо иная европейская страна. Швеция попробовала и бросила. Польша — пробует тысячу лет и никак бросить не может. Польский народ талантлив и чрезвычайно боеспособен. Но его ведет галлюцинация — такая же, какая вела русскую интеллигенцию. Как все-таки объяснить тот факт, что за всю тысячу лет Польша ни одного раза не поинтересовалась вопросом о том море, которое лежало у нее под боком — в Штеттине (польское Штитно), в Данциге (польский Гданск) и в Кенигсберге (польский Кролевец). Что все это было из рук в руки передано немцам, и что все усилия страны были брошены по направлению Киев-Москва? Польша времен ее самого высокого расцвета, поставила перед Россией, времен ее самого глубокого падения, вопрос о «быть или не быть» — и получила свой ответ. Теперь такой же вопрос Польша поставила перед Германией: без своих восточных областей Германия жить НЕ может. Как ответит история на этот вопрос? Линией Одер — Нейссе Польша повторила трюк русской интеллигенции: использовала сегодняшний момент, без попытки заглянуть в завтрашние века. Летом 1917 года, русской интеллигенции удалось захватить власть. Сегодня в годы контрольных комиссий, Польше удалось захватить восток Германии. Но ведь будут и завтрашние века!…
Я отстаиваю идею русского империализма, то есть идею построения великого и многонационального «содружества наций». Нужно, наконец, назвать вещи своими именами: всякий народ есть народ империалистический, ибо всякий хочет построить империю и всякий хочет построить ее на свой образец: немцы на основах расовой дисциплины, англичане — на базе коммерческого расчета, американцы — на своих деловых методах, римляне строили на основах права, мы строим на основах православия. Русскую систему я естественно считаю наилучшей. Если бы я был американцем — я считал бы наилучшей американскую. Впрочем, сейчас, в годы отсутствия русской монархии, и я считаю американскую лучшую из существующих. Во всяком случае, стоя на чисто имперской точке зрения, я обязан признать моральную законность и польского, и шведского, и даже немецкого империализма. Немецкий действовал истинно чудовищными методами. Но такими же методами действовала и Польша. Почти такими же методами действовала и Англия. И в нашей истории были вещи совершенно отвратительные, — вот вроде выдачи украинских повстанцев польскому правительству при Екатерине Второй, причем восстание организовало русское же правительство. Я утешаюсь тем, что Екатерина Вторая не была ни русской, ни царицей — случайная вывеска на пустом престоле. Но это, все таки, слабое утешение.