— Эх, хорошо сейчас в тундре! — вздыхал Петя Янгасов, развалясь на первой большой проталине возле Полуя под ласковыми лучами солнца. — Начинается весенняя кочевка оленьих стад. Растянется аргиш — что та река течет по снежному простору. Эге-ге-гей. Не разбредайтесь, олени!.. Хорошо. А потом — отел, новая забота. Тоже интересно — появляются авки, выкормыши в чуме…

— Рыбакам теперь тоже хорошо, — задумчиво вторил ему Ласса, сидя рядом и любуясь манящими голубоватыми далями. — Скоро путина, свежая рыба. Готовься рыбак, не зевай!..

Не отстает и Гоша:

— Охота на носу! Вот это — да-а! Утки-то, наверное уже прилетели… Во-он гуси летят!.. — и смеется, показывая на стаю ворон. Мы тоже хохочем.

Хорошо мечтать о родном и близком, но некогда — надо спешить в техникум. Дел много — приближается Первомай, нужно готовиться к празднику.

Художественная самодеятельность в техникуме была еще слаба. Кружки зимой почти не работали из-за чрезмерной загруженности студентов учебой. Да и основная масса обучающихся непривычна, несмела для выступлений перед публикой.

Однако и зимой в праздничные дни устраивались небольшие концерты. Кое-кто исполнял песни на родном или русском языках, декламировал стихи, а один раз даже поставили инсценировку.

Теперь тоже решено было подготовить небольшой концерт, притом для показа на сцене Дома ненца. Все влекли в это дело и меня. Я стал мудрить над стихом — Первом мае. Напишу, покажу Алексею Евгеньевичу. Он внимательно просмотрит, сделает замечания, подскажет как можно было бы улучшить. Я опять работаю над своим «произведением».

— Вот сейчас хорошо. Пойдет, — сказал он наконец и отдал мой стих выучить Лене Хатанзеевой, боевой, привлекательной девушке, той самой, у которой я вышиб из рук поднос с тарелками каши.

Но своего отдельного концерта у нас тогда почему-то не получилось, и в праздничный день на сцене Дома ненца в сводном концерте из наших ребят выступило лишь несколько человек: Устин Вануйто под аккомпанемент гармониста Капитона Баринова исполнил несколько ненецких и русских плясок. Петя Янгасов спел ненецкую песню и рассказал небольшую сказку точно так же, с переводами, как делал в общежитии, а Лена Хатанзеева прочла мое стихотворение. Совершенно неожиданно для меня публика стала вызывать автора. Я очень смутился и долго артачился, но все же пришлось встать и проковылять до сцены, показаться людям. Назавтра Алексей Евгеньевич поздравил меня с успехом и сказал:

— Сочиняй и дальше. У тебя есть задатки.

Мне было лестно, и я твердо решил писать стихи наряду с рисованием.

Что я наделал!

Учебный год мы закончили восьмого июня. Из нашего подготовительного класса были переведены на первый курс сестры Шура и Аня Айваседа — ненки из Пура, Гоша Вануйто, Зина Скворцова (ненка по матери), Лена Хатанзеева и я. Все мы успешно сдали экзамены за седьмой класс.

— Вас немного, но педагогический коллектив техникума рад, — сказал директор на итоговом собрании. — С предстоящего учебного года наконец-то в техникуме будет основной курс. Пройдет несколько лет, и вы первыми окончите наш техникум. Вдумайтесь в это и гордитесь!..

Мы горячо аплодировали.

Начались каникулы. Теперь вдоволь можно было отдохнуть, побывать на воздухе. Руководители техникума, видимо, сейчас уже не боялись особенно, что студенты сбегут, не вернутся больше. Всех ребят отпустили по домам, снабдив средствами на дорогу и дав задание — привезти каждому новичка.

Но не все студенты разъехались сразу из-за отсутствия транспорта в дальние районы. Я тоже не спешил домой, так как родители, по слухам, собирались выехать на рыбный промысел.

Вскоре стало известно — директор по служебным делам едет в областной центр Омск, а потом в Москву, в Наркомпрос, и хочет взять с собой несколько студентов на экскурсию.

— Вот бы меня, — заговорил каждый из оставшихся ребят.

Я тоже не прочь был посмотреть настоящие города, но куда мне с костылями — обуза для других.

Однако получилось иначе — зашел Иван Иванович в интернат и давай спрашивать:

— Истомин, ты хочешь побывать в Омске?

— А зачем? — растерялся я.

— Надо показать тебя хорошему врачу. Есть в Омске такой, Рабинович. Может, физлечение назначит тебе. Ногу больную подлечить бы хоть. Освободиться от костылей.

— Вот было бы здорово! — не удержался Петя Янгасов. — Я весь запылал.

— Согласен.

— Собирайся в дорогу, — сказал мне Иван Иванович и сообщил, что с ним поедут также Устин Вануйто, Петя Янгасов и Катя Ненянг из далекого Хальмер-Седэ. — Пусть посмотрят Москву. А в следующий раз съездят другие, — добавил директор.

Дня через три мы поехали на юг на пароходе «Магнитострой», да еще в первом классе, в двух каютах: в одной директор с женой и Катей, а в другой — мы, трое парней. О такой поездке я и думать не мог никогда. Питались хорошо. В нашей каюте стояло даже ведерко со сливочным маслом. Калачи, сахар — чего еще надо?

Ехали одиннадцать дней, любуясь с верхней палубы просторами многоводной Оби, величавыми берегами желтопенного Иртыша, рыбацкими становищами, селениями, Тобольским кремлем. Пока здесь стоял пароход, я нарисовал его в свой альбом, уже чуть не полный дорожных рисунков. Массовик парохода попросил меня оформить судовую стенгазету, и я охотно выполнил это в пути. Но наш директор хотел, видимо, показать, что мы, вчерашние «дикари», и не на то способны.

— Ребята, — сказал он нам однажды, — сегодня в салоне будет вечер самодеятельности. Выступите-ка кто с чем желает. Запишитесь у массовика. Прошу вас очень…

И вечером мы выступили в ярко освещенном салоне перед пассажирами. Я прочитал два своих стихотворения, Петя спел ненецкую и хантыйскую песни, а Устин сплясал под игру массовика на пианино и продекламировал стихотворение Лермонтова «Прощай, немытая Россия». И все аплодировали нам, хотя не ахти-то как хорошо и выступили мы, а директор наш сиял, довольный.

Омск, пыльный и душный, разочаровал нас, северян.

— Фу-у, война (плохо), — сразу же морщится Катя как только мы поехали по городу на грузовом такси. — На воде-то было как хорошо!

— Это с непривычки, — успокоил нас Иван Иванович. — Вот катимся уже на машине. А то ли будет еще.

Устроились в общежитии областной партшколы. Но в тот же день выяснилось, что известного врача Рабиновича нет в Омске — вызвали в Москву по какому-то важному делу, и, видимо, вернется не скоро.

— Что же делать? — загорюнился наш директор. — Может, повезти тебя, Ваня, в Москву, показать профессорам?

Я подумал и отказался — испортилось настроение, да и зачем прибавлять лишнюю заботу и хлопоты директору.

— В другой раз, — ответил я Ивану Ивановичу.

Через три дня я ехал обратно на том же пароходе «Магнитострой» и в той же самой трехместной каюте, только один — пассажиров оказалось мало.

В пути я думал все время: «Не напрасно ли я отказался от поездки в Москву? Там-то, может, и действительно могли подлечить меня врачи. Освободился бы от костылей. Но теперь уже поздно. Придется опять мучиться на этих проклятых палках».

— А что, если в Салехарде пойти к врачам и попросить «чикнуть» недействующую мою ногу? — сказал я сам себе в горьком раздумье. — По колено, например, чтоб ходить на деревяшке. Все же лучше — руки хоть будут свободны.

Эта неожиданная мысль так взбудоражила меня, что я даже не пожелал побыть немного в родных Мужах, а поехал дальше, в Салехард, в педтехникум, который стал для меня вторым родным домом. В педтехникуме я застал курчавого Костю Ненянга из далекого Таза, Тамалькина из не менее дальнего Красноселькупска и Капитошу Баринова, не имевшего родителей. Все остальные студенты давно разъехались по родным стойбищам и селениям.

На второй же день я пошел в амбулаторию. Седоватый хирург Шубин осмотрел меня тщательно, порасспросил об истории болезни и стал уговаривать меня отказаться от операции.

— Не болит ведь нога. Поживи пока так. А в будущем году еще раз попытайся съездить на физлечение, — убеждал он.