— Петя, а ты здорово придумал — рассказывать сразу на трех языках, — однажды похвалил я его. Янгасов ухмыльнулся:

— Много дорог знаешь — хорошо, не заблудишься. Много языков знаешь — еще лучше: больше заимеешь друзей.

— Верно. Ты — молодец, — позавидовал я ему.

В то время я мог рассказывать лишь на зырянском и русском языках. Сказки мои тоже были разные: житейские, героические, волшебные, про птиц и зверей. Я рассказываю, а Петя переводит по эпизодам на ненецкий и хантыйский языки.

А то примемся загадывать загадки и тоже с переводом.

— В одну нору зайдет — из трех нор сразу высунется, — загадал однажды Устин. Мы долго думали. Ответил он сам:

— Малица или рубаха.

Петя решил не отставать от него.

— Сто мужиков тянут вверх, сто мужиков — вниз. Что это такое?

Опять стали думать, но вскоре отгадал Ласса, блаженно растянувшийся на топчане под одеялом:

— Это поплавки и грузила в неводе.

— Правильно, — похвалили его. — Недаром рыбак.

И так чуть не каждый вечер.

Был в нашей комнате, как и в соседней мужской, еще один интересный порядок — каждое утро кто-нибудь пел по-ненецки или по-хантыйски. Делал это тот, кто просыпался раньше всех. Таким чаще был у нас Николай Няруй, недавний батрак из Ямальской тундры. С густыми черными бровями на бледноватом овальном лице, разговорчивый и общительный, он в то же время отличался привычкой быстро пугаться. Стоило нечаянно задеть его сзади, как Николай вскрикивал, роняя из рук что бы ни было. Потом сам же принимался смеяться над собой, вместе со всеми. Но когда задевали его нарочно, он сердился и ворчал на виновного.

Николай Няруй пел обычно, сидя в постели, и не очень громко. Но так, чтобы помаленьку расшевелить спящих, дать понять им — пора вставать.

— О чем поешь? — спросил я его как-то.

— Помаленьку обо всем. Так принято в тундре, когда надо будить, — ответил он нечисто по-русски и запел, чтоб я понял:

И засмеялся негромко.

А мне подумалось: «Интересный народ. Все здесь необычно…»

Первые шаги

И вот мы учимся. Всего в техникуме студентов около сорока. Большинство ненцев. Хантов всего два, а селькупов — один. Зато появились здесь нынче зыряне — кроме меня приняли на учебу еще пять человек. И девушек прибавилось — их уже больше десяти.

— Но и нынче мы не можем иметь основного курса, хотя техникум наш существует уже третий год. Потому что с семилетним образованием у нас всего один студент, — сказал директор на собрании перед занятиями.

Петя Янгасов перевел его слова для слушателей и показал на меня. Все повернулись с удивленными лицами. Одна из девушек с тугими косами произнесла по-зырянски:

— Ой-ой! Сколько лет учился и не состарился!

Прокатился смешок. Когда Петя перевел слова девушки, директор и преподаватели тоже засмеялись.

— От учебы не старятся, а умнеют, — продолжал говорить Иван Иванович с помощью переводчика. — Вот мы и собрали вас сюда, чтобы сделать вас грамотными, культурными, умными, трудолюбивыми…

Он сказал, что руководители округа, районов, педтехникума знают — далеко не все студенты станут обязательно учителями и будут работать в школах Севера. Таковыми окажутся те, кто по-настоящему проявит настойчивость в учебе, у кого хватит терпения сидеть много лет за студенческим столом и у кого появится любовь к учительской работе. Сейчас же важно пока другое — учиться и учиться, ликвидировать свою неграмотность и малограмотность. К тому же пребывание в педтехникуме, несомненно, расширит общий кругозор бывших кочевников, рыбаков, охотников, повысит их сознательность. А это нужно для строительства новой жизни в тундре и тайге…

Словом, начали учиться в трех подготовительных классах. В одном учили по букварю, в другом — повторяли материал за начальную школу. В нашем подготовительном классе в течение зимы следовало повторить, изучить материал за пятый, шестой и седьмой классы. Мне нечего было делать.

— Помогай остальным, — сказал наш классный руководитель Алексей Евгеньевич Стопкевич, лысый, горбоносый и душевный человек.

Все свое учебное время стал я отдавать на помощь не только одноклассникам, но и другим студентам, особенно живущим в одной комнате со мной.

В нашем классе обучалось шесть человек. Учеба некоторым давалась с огромным трудом, а от преподавателей требовала много сил и терпения. И Алексей Евгеньевич, и Николай Петрович Печеркин и другие преподаватели все время, кроме сна, посвящали учебно-воспитательной работе. Их можно было видеть в техникуме и в нашем общежитии с раннего утра до позднего вечера.

Особенно трудно давался русский язык. Трудно давалась и алгебра. А сколько надо было прочитать-то литературы за три класса! До ночи просиживал я с ребятами над выполнением домашних заданий. Больше всего помогал Гоше и Устину. Они искренне стремились учиться, но навыков работы с книгой у них не хватало.

В один из таких вечеров я впервые испытал творческую радость учителя. Я долго объяснял Гоше, как практически пользоваться правилом о правописании глухих согласных звуков. Приводил множество примеров. Но как только дело доходило до самостоятельного письма, мой товарищ по-прежнему допускал ошибки.

И тут я вдруг «открыл»: Гоша плохо отличает гласные звуки от согласных, не умеет, как этого требует правило, применить для проверки слово с глухим согласным звуком.

Пришлось объяснять гласные звуки. Я старательно тянул «а-а», «о-о», «y-y», а Гоша повторял за мной, нарочно широко раскрывая рот, и тянул так долго, насколько хватало воздуха.

Наш своеобразный «дуэт» привлек в столовую ватагу ребят из спален. Одни уже были без верхних рубах, другие — босые. Вскоре и они присоединились к нам. Наконец Гоша с радостью похлопал себя по лбу.

— Э-э, теперь понял я! Теперь знаю, что такое гласные звуки.

Оказалось, и многие другие только сейчас постигли эту мудрость. Когда вернулись к правописанию глухих согласных, дело пошло куда лучше.

— Значит, в слове «лодка» надо писать «д», потому что, если поставить гласную «о», слышится «д» — «ло-до-чка». Верно? — понимающе рассуждал Гоша.

— Или, скажем, «лодок». Тоже «д» слышно, — добавил Устин.

— Вот именно! — не меньше их радовался я.

В эту ночь Гоша долго не мог уснуть. Все ворочался. Потом окликнул меня шепотом:

— Слышь, Вань? В слове «рассказ» на конце надо писать «з». Если возьмем слово «рассказы» — слышно «з». Правда?

— Конечно, — также шепотом ответил я. — А ты почему не спишь?

— Да вот все думаю, как я раньше-то не понимал. Сколько Алексей Евгеньевич бился вчера у доски со мной — все напрасно. А тебя понял. Вот учитель-то!

— Сказал тоже — учитель! Спи давай…

А мне самому вдруг сделалось радостно на душе, может, и правда получится из меня учитель?

Многим студентам недоставало усидчивости. И это понятно — когда же в тундре или тайге приходилось им столько времени просиживать за столом. Недаром Гоша жаловался, даже в классе:

— Ой, болит спина от сидения такого. Скоро, наверное, горбатый буду.

Что греха таить — случалось, я иногда делал домашние работы друга, а он в это время преспокойно развлекался чем хотел или прогуливался на воздухе.

Моя повседневная помощь товарищам в учебе не оставалась без ответа с их стороны. Они всячески помогали мне в овладении ненецким языком, который преподавал нам в этом году Николай Петрович Печеркин, всегда приветливый и улыбающийся. Уж родной-то язык студенты усваивали куда легче и проявляли к этим урокам особый интерес, хотя ненецкая письменность тогда еще была основана на латинском алфавите.