Но тут произошло такое, что за короткий срок неузнаваемо изменило и состав, и деятельность всего педагогического техникума.

Радостная перемена

Летние каникулы я провел в родном селе Мужах. Все удивились, что я без ноги (об ампутации я не писал). Горевали. Отец попытался сделать для меня деревяшку, но она оказалась громоздкой, тяжелой, и я почти не пользовался ею.

Вернулся в Салехард перед самым началом учебного года и — не узнал свой техникум. Первое, что бросилось в глаза, — очень много новых студентов, притом русских, которых до этого среди нас не было ни одного.

— Что за чудо-юдо? — удивился я, беседуя со старыми друзьями. — И русские будут учиться у нас?

— Как видишь, — вздохнул Устин, и в голосе его я уловил нотку недовольства. — Их столько — затеряемся среди них. Не угнаться нам за ними в учебе.

Оказалось, в педтехникум принято много русских юношей и девушек, окончивших пять классов в Салехарде и районах округа. Приезжие, как и мы, обеспечены общежитием в обоих зданиях.

Еще больше удивился я тому, что в интернате стены утеплены, оштукатурены и побелены, а полы покрашены и электричество проведено.

— И учебный корпус обжитой, — сообщил с радостью Гоша Вануйто, — нынче не будем мерзнуть.

Действительно, техникум, оказывается, получил еще одно здание, одноэтажное, школьного типа, рядом с нашим интернатом. В прошлые годы в нем помещалась начальная базовая школа. За лето двухэтажный корпус средней школы Салехарда напротив нас был модностью построен и сдан в эксплуатацию. В освободившимся из-под средней школы дом у пристани перешла базовая школа, а ее корпус отдали педтехникуму.

— Только теперь называется не педтехникум, а педучилище, — узнал я от друзей еще одну новость.

И вот опять учеба. 1936/37 учебный год педагогическое училище начало уже как вполне солидное учебное заведение — с двумя первыми и с одним вторым курсами, а также с тремя подготовительными классами, с контингентом учащихся около ста человек. Значительно был пополнен педагогический коллектив — кроме специалистов по общеобразовательным предметам появились преподаватели по педагогике, музыке, методисты. Директор тоже оказался новый.

Ключом забила жизнь в училище. Правда, ощущался еще недостаток в учебниках и учебных пособиях — не хватало хорошей мебели, постельных принадлежностей, тесновато было в общежитиях, а столовая работала посменно, однако и жить, и учиться стало куда интересней.

Радовались мы, но вскоре пришлось пережить горе — от воспаления внутреннего уха умер в больнице Петя Янгасов, сказочник и переводчик, общий наш любимец. Я по сей день не могу забыть его — хороший, умный был парень, душевный товарищ.

Значительная русская прослойка не могла не внести в национальную среду тягу к учебе, интерес к чтению художественной литературы. Совместное житье и учеба, постоянное общение ненцев, хантов, зырян, селькупов, манси с русскими начало быстро способствовать овладению националами разговорным русским языком, а последнее — лучшему усвоению учебного материала.

Был у нас учащийся — ненец Миша Хэно. Год, проведенный им в техникуме до этого, прошел для него почти без пользы. Будучи очень стеснительным, он старался все время разговаривать только на родном языке. Не понимал объяснений учителя, учился плохо и остался на второй год в первом подготовительном классе. Сейчас же он за какой-то месяц приобрел смелость и, входя в столовую, обычно произносил громогласно:

— Кте моя больсая лоска? Опет нато кусать!

И улыбался так смешно, что вызывал взрыв хохота. А вскоре и совсем хорошо стал разговаривать и с учебой даже у него пошло успешно.

В этом учебном году новичков из северных народностей тоже было немало, но они как-то быстро растворились в общей массе, и я не помню случаев особой возни с ними, как это бывало в прошлые годы. Однако в быту нашем не всегда все шло гладко. Случались нарушения правил внутреннего распорядка в общежитии новичков — и северян, и русских, не живших еще в интернатах. Тут уж нам, воспитанникам прошлых лет, приходилось служить им примером и призывать к порядку на наших собраниях.

Второкурсники

— Пе-да-го-ги-ка! — многозначительно провозглашал перед уроком Гоша Вануйто, высоко вознеся палец и улыбаясь, как всегда, белозубо. — Это не бол-то-ло-ги-ка!..

Мы смеялись. Потом разом умолкали, завидя входящего преподавателя Бориса Моисеевича Годисова.

Педагогика оказалась нелегкой, но зато мы наконец приступили к изучению вопросов обучения и воспитания детей, а это говорило, что мы уже не просто учащиеся, а нечто большее.

Потом мы начали изучать методику преподавания арифметики, русского и ненецкого языков. Тут мы еще больше прониклись сознанием серьезности нашей учебы. Небольшой коллектив второкурсников стал еще дружнее. Каждый вечер мы собирались в свободном классе и коллективно готовили уроки.

Хорошо учился Леня Киселев, боевой, смелый парень. Да и сестры Айваседа — Шура и Аня значительно легче, чем в прошлые годы, усваивали материал, хотя он был уже куда сложнее. Девушки научились хорошо разговаривать по-русски, стали исполнительными и аккуратными — просто не узнать. Особенно выросла младшая сестра Аня. Она горячо пристрастилась к чтению художественной литературы.

Полагаю, что помог ей в этом я. Тогда еще у нас была маленькая библиотека — всего один шкаф. Я прочел почти все. Каждый раз предлагал и остальным прочесть. Многие отказывались — некогда, мол. Так загружены.

Как-то я сказал Ане:

— Тут даже есть книга «Большой аргиш» Ошарова. Вроде ваши пуровские места описывает…

Ане книга понравилась. И пошло дело. Если в первые годы учебы Аня недостаточно прилежно выполняла домашние задания по литературе, то сейчас прочитывала и то, что пока еще не изучали.

— Аня, убери книгу с колен, не отвлекайся. Всему свое время, — стали делать ей учителя замечания на уроках.

Я улыбался.

Физику на нашем курсе преподавал сам директор Чудинов, совсем молодой человек, с институтской скамьи. Он часто оказывался занят неотложными хозяйственными делами — пристраивали училище на две комнаты. А потому иногда давал нам физические задачи для самостоятельного решения и выходил с урока:

— Пусть Истомин займет место педагога и вызывает поочередно к доске. А я пошел по делам.

Мы охотно соглашались. Когда вместо преподавателя свой брат-учащийся — свободнее на уроке.

Я чинно усаживался за учительский стол, раскрывал классный журнал и приступал к своеобразной педагогической практике. Как ни были мы еще молоды, но чувство товарищества, обретенное нами в совместной учебе и жизни, подсказывало нам разумное использование предоставленной самостоятельности. Больше всего у доски бывали те, кому труднее давалась физика. Случалось, что, решив все заданное, мы брались за дополнительные примеры. Однако всегда ухитрялись использовать часть самостоятельного урока на что-нибудь другое, вроде не очень шумного баловства или чтения интересной книги.

— Ванька, дай побыть и мне вместо педагога, — просил иногда на таких уроках Леня Киселев, пухлогубый, с темно-русой крючковатой челкой на высоком лбу. Я охотно уступал ему, да и другим свое место — ведь каждому из нас хотелось испытать себя в роли учителя.

— Ну, как вы тут занимаетесь? — внезапно заглядывал к нам в класс директор, красный с мороза. Быстренько проверив с нами самостоятельную работу, он обычно оставался довольным и снова уходил куда-то.

Интересными были для нас уроки музыки. Их ввели только в этом году. Нам предстояло изучить много, чтобы в недалекой школьной работе мы смогли проводить уроки пения. Преподавала нам музыку Валентина Александровна Луканина, жена Голисова. Это была невысокая женщина, черноглазая, остриженная коротко на мужской лад и казавшаяся очень молодой. Она сразу же сумела привить нам любовь к своим занятиям. В одном из классов училища стоял старый, но исправный рояль «Беккер». Там мы и проводили уроки музыки.