Но доктор Моргенштерн, склонясь к Педерсону и сжимая и разжимая пальцы, уже что-то говорил ему. Висла, приподнявшись со стула, тоже пустился в объяснения. И прежде чем Берэн мог, вернее, успел что-нибудь сказать, Педерсон обернулся к Новали, и оба, отделившись от остальных, пошли в ординаторскую.

Берэн поглядел им вслед, раздражение его улеглось, и он даже не смог бы объяснить, чем оно было вызвано; возможно, его невольно взволновала необходимость сказать что-то такое, что было ему неприятно, к тому же он понимал, что творится в душе Педерсона. Так или иначе, но он сунул цепочку с ключами в карман и, глядя в глаза доктору Моргенштерну, сказал то, что хотел, причем достаточно выразительно, чтобы слова его не показались слишком общими.

— Итак, я хотел бы видеть препараты. Но судя по тому, что вы мне сказали, и по тому, что вижу я сам, я думаю, что следует позвонить в Сент-Луис тому патологоанатому, Бийлу. Я считаю — будем говорить прямо, — я считаю, что нужно на всякий случай вызвать его сюда. Так же, как мы вызвали Бригла.

— Ну что ж, я думаю, это правильно, — согласился доктор Моргенштерн. — Собственно говоря, я уже звонил ему. Да. Я звонил ему сегодня, часа два назад.

— Вы ему звонили, — ровным голосом произнес Берэн, как бы подтверждая этот неожиданный факт. — Я не знал. Ну, и что же он?

— Он согласен, что положение серьезное. Конечно, по телефону я не все мог объяснить. Мы разговаривали недолго.

— Я… ну да, я понимаю. Ну, а относительно вызова, — как вы думаете, согласится он приехать?

— О да, без всякого сомнения. Я, собственно, уже пригласил его. И, по правде говоря, он уже, наверное, на пути сюда. — Доктор Моргенштерн вытащил из кармана часы и пристально поглядел на стрелки. — О да, — продолжал он. — Пожалуй, к концу дня он будет здесь. — Он с беспокойством взглянул на Берэна. — Все оказалось проще простого, — добавил он. — Полковник Хаф любезно согласился подвезти его.

— Я с удовольствием, — сказал полковник Хаф.

Берэн склонил голову сначала налево, потом направо и поджал губы. Он искоса взглянул на двух физиков, сидевших за столом в клетушке; Висла опять писал, Дэвид, вертя в пальцах карандаш, смотрел на стоявших у дверей, и на лице его было слабое подобие улыбки. Берэн вдруг засмеялся.

— Я говорил сегодня за завтраком, мистер Висла, что глупость не имеет постоянной штаб-квартиры, — сказал он, обращаясь ко всем. — Кажется, я неправ — вероятно, эта штаб-квартира здесь, — и он постучал себе по лбу. — Ну, пусть будет так, — добавил он. — Ожог на животе — скверная новость, а исследование костного мозга — и того хуже. Все, как удачно выразился доктор Моргенштерн, оказалось проще простого.

Берэн полез в карман и снова вытащил цепочку с ключами.

— Он вам что-нибудь сказал? — спросил Дэвид.

— Он предложил мне пользоваться его машиной, пока я здесь. Сказал, чтобы я пользовался ею сколько захочу, а когда она станет мне не нужна, передал бы ключи вам.

Ключи звякнули; некоторое время все молчали.

— Не знаю, что он имел в виду, — снова заговорил Берэн. — Иногда — я бы даже сказал, всегда, когда сознание своего «я» достаточно сильно, — даже самые несклонные к иллюзиям люди проявляют некоторое стремление смягчать факты. Нет, «стремление» — это не совсем точно. Они опираются на то, что сохранили в себе с тех времен, когда жизнь была радостью, или чаще всего, на страх смерти, а иногда и просто на неверие. Помните, что думал Ростов в «Войне и мире», когда лежал раненый и к нему приближались французы: «Зачем они бегут?.. Убить меня? Меня, кого так любят все?» И это вовсе не глупость и не самомнение. Должно быть, это наивно, но перед лицом смерти люди бывают очень наивными — смерть срывает духовные покровы. Вот так.

— Он еще сказал, что хотел бы подождать денек, а потом уж сообщить семье. И спрашивал, нет ли у вас известий от его приятельницы, — он говорит, что вы давали ей телеграмму. Я бы советовал сообщить семье не откладывая, но не мне решать. Во всяком случае, я рад, что он так сказал. Боюсь, что он заблуждается, но это как раз то, что надо. Он слишком много знает. Доктор Моргенштерн, я хочу пригласить юного Педерсона позавтракать. Не присоединитесь ли вы к нам?

Берэн и Моргенштерн пошли к ординаторской, оставив полковника Хафа в коридоре, где к нему тотчас же подошел Дэвид. Минут пять они разговаривали вполголоса. Висла вышел из клетушки, поглядел на них, будто видел их первый раз в жизни, и ушел из больницы. Мимо прошло несколько врачей. Паровой свисток в Технической зоне, возвещавший начало и конец рабочего дня и обеденный перерыв, наполнил воздух коротким пронзительным шипеньем.

— Нет, — сказал наконец Дэвид, — нет, я не говорю, что вы лжете. Я верю, что вы хотите дать какое-то сообщение, но не доверяю вам. Если вам представится возможность скрыть правду, вы ее скроете. Если можно будет увильнуть совсем, вы увильнете. По каким-то неясным мне причинам вы решили, что будет безопаснее или целесообразнее идти напролом, но ничуть не изменили своих намерений. Вы хотите сообщить как можно меньше и чтоб это прошло как можно незаметнее — одним словом, Стандартная Оперативная Процедура. Ладно. Так вот что я вам скажу. Если вы, как я подозреваю, станете искажать факты, я отправлюсь в Альбукерк, обойду все телеграфные агентства в городе и расскажу им правду.

— Не делайте глупостей, Дэйв, — серьезно сказал полковник.

— И если они захотят произвести расследование, то хоть будут знать, что расследовать. Я не собираюсь делать глупости, — добавил он, — но и не допущу, чтоб их делали другие. Впрочем «глупости» — это не то слово! Неужели вы не понимаете, о чем мы говорим? Неужели вы не понимаете, что здесь произошло?

«Расследовать? — думал полковник, глядя вслед уходившему Дэвиду. — Почему он произнес это слово? Должно быть, Уланов выложил ему про конгрессмена… нет, Дэвид сказал бы об этом. Все равно. Уланов ему расскажет… но никакого расследования не будет… все они горячатся из-за пустяков… Может, все-таки позвонить генералу?..»

Шипящий свист разнесся над плато и, постепенно замирая, стих где-то за каньонами. Наступил полдень. Двери трех лос-аламосских школ распахнулись настежь, и на улицы высыпали ребятишки. Их отцы непрерывным потоком устремлялись из многочисленных зданий Технической зоны к высоким воротам с двумя часовыми, толпами валили из разных мастерских и учреждений. Быстро заполнялись кафетерии, на террасе «Вигвама», под яркими зонтами между столиками сновали официанты дневной смены. Сидней Вейгерт и его подруга давно ушли; они взяли лошадей и поехали в Валле-Гранде, но дорога оказалась трудной, и сейчас они лежали, обнявшись под сенью трепещущей осины, а в листве щебетали птицы, и это было единственным звуком во всем мире, потому что девушка вопреки ожиданию отнеслась к рассказу о случае в каньоне довольно спокойно.

Берэн, Моргенштерн и Педерсон вышли из больницы и отправились завтракать в «Вигвам». Компания их увеличилась — за ними увязались еще два врача, а третий догнал их по дороге. На террасе они огляделись, решили, что здесь слишком людно, вошли внутрь и уселись за большой круглый стол в просторной столовой, почти пустовавшей сегодня, — очень уж хороша была погода. Двое или трое заказали коктейли. Начался бессвязный разговор, вертевшийся вокруг злободневных тем. Медицинское общество штата Нью-Йорк в недавно выпущенном бюллетене предсказывало, что вскоре атомная энергия будет гораздо шире использоваться в медицинских целях. Немного поговорили об этом. Но кто-то из врачей сообщил, что в одной газете рядом с этой заметкой помещена другая под заглавием «Новая веха на пути к Войне с помощью кнопок», где говорится, что военно-морской ракетный самолет V-2 взял высоту почти в семьдесят пять миль, и тут же другая заметка о том, что комитет мира при Обществе психологического изучения социальных вопросов озабочен психическим состоянием населения в связи с атомными проблемами. При этом одни засмеялись, другие покачали головой.