– Давай выпьем за то, чтобы называть друг друга на «ты»! Я до-статочно молодая, а ты меня всё на «вы» и «госпожа»! Что, я по-хожа на матрону какую-нибудь, да ты меня одной рукой подни-мешь – я всего сорок кило вешу! – защебетала птичка Вера.

Я смотрел на Веру – «птичку певчую» и крамольные мысли ста-ли охватывать меня…

Мы подняли рюмки, чокнулись и, скрестив руки, выпили «на брудершафт». Потом Вера медленно приблизила своё лицо к мо-ему, и я заметил, как чуть скосились к переносице её глаза, не перестававшие смотреть в мои. Наверное, и мои глаза тоже так же скосились. «Шашу-беш» – вдруг невпопад вспомнил я местное название косых глаз, что в переводе означает: «шесть-пять» – счёт при игре в кости. Мне претил такой вульгарный термин, но сейчас я видел прямо перед собой самый прекрасный, самый родной и самый сексуальный «шашу-беш» в моей жизни. Я почув-ствовал пьянящий запах каких-то совершенно невероятных ду-хов Веры и моя голова пошла кругом. Целуя мою нежную птичку в губы, я почувствовал темноту в глазах и то, что начинаю оседать, теряя сознание.

Вера испуганно потрогала меня за плечи, и я пришёл в себя.

– Ты что, нецелованный? – казалось, со страхом спросила Вера.

– Да, меня ещё никогда не целовала девушка, тем более такая прекрасная как ты! – не соврал я.

– Ну, ты даёшь! – удивилась птичка-Вера.

68

– Да, я даю! – подумал я. – Только кому и что? – задал я себе риторический вопрос, и решил никогда-никогда не рассказывать Вере о своём прошлом.

Весь следующий день я готовился к отъезду. Собрал кое-какие вещички, документы, конечно. Надел рубашку с кармана-ми на пуговицах, туда и положил документы. Деньги какие-то – в брючный карман, бумажника я ещё с собой не носил. Вещички – в «дипломат», с которым ходил в школу и училище. Тёплых вещей, разумеется, не взял. Там куплю, если буду работать. Утром сходил

маме – у школьных учителей был отпуск, и мама была дома. Рас-сказал ей «легенду» про оперативную работу, обещал, что буду писать. Как я уже говорил, телефонов в квартирах, что у мамы, что у отца, не было. Вообще с квартирными телефонами в Тбили-си была «напряжёнка». Мама, хоть и всплакнула, но моим отъез-дом была довольна. В Москве, как выразилась она, люди честнее и педерастов меньше.

Вечером посидели за бутылкой вина с отцом. Сказав ему про оперативную работу, я не удержался и выболтал, что моей на-чальницей будет красивая женщина, которая меня и увозит.

– Разведчица, наверное! – наврал я.

Отец, как мне показалось, был доволен, что в деле участвует женщина.

– Пора, – говорит, – становиться традиционалом! А то так – пока молоденький – «красивый мальчик», а потом «старый педе-раст»! Нет, не годиться старость у гомосексуалиста! – горько за-ключил отец, пусть у тебя будет по-другому!

МОСКВА

25 августа в полдевятого утра я с замиранием сердца ждал у входа в гостиницу мою «госпожу». Я то и дело заглядывал в вестибюль, а потом выходил обратно. Ровно в девять из дверей гостиницы вышла на улицу маленькая красавица Вера со спор-тивной сумкой и маленькой дамской сумочкой в руке. Она улы-балась мне, и опять взяв за руку, повела к такси, которое стояло

69

поодаль. Мы сели вместе на заднее сиденье и автомобиль тро-нулся.

– Прощай Тбилиси, – подумал я про себя, – прощай малая ро-дина, прощайте мать с отцом! Прощайте Игорь с Эликом – с вами было по-своему хорошо, я вспоминаю, что даже очень хорошо, но ощутить это сейчас уже не могу. Все мои соответствующие чувства, а именно – сексуальное вожделение и страсть, были на-правлены на красивое маленькое существо другого пола, сидев-шее рядом со мной. Сказать, что у меня была любовь к Вере – и можно и нельзя. К Игорю была любовь, наверное, как к мужу; к Элику, наверное, как к жене. А к Вере я ощущал обожание, какое должен был бы чувствовать юный раб к красивой, любимой и до-брой госпоже. И если это непонятно для современного человека,

обожал её, как обожает ласковый щенок свою добрую и люби-мую хозяйку. Он лижет ей лицо, руки, ноги, всё, что попадёт под язык, возбуждённо скулит за какой-нибудь просчёт, например, за то, что лизнул в губы. Правда, у щенка было больше простора для выражения своих чувств. Не мог же я, хотя мне этого безумно хотелось, сорвать с маленькой, аккуратной ножки моей госпожи её туфельку на высоком каблучке, и, скуля от счастья, лизать эту прелестную ножку до бесконечности!

госпожа так и не выпускала мою ладонь из своей, она перио-дически сжимала её, при этом молча и загадочно улыбаясь, смо-трела из-за спины водителя вперёд на дорогу. Мне же страшнее всего было бы то, если бы вдруг автомобиль остановился, и надо было бы выйти из машины. Я не смог бы этого сделать – вернее, физически смог бы, но только опозорившись перед окружающи-ми. Эрекция у меня была такой силы, что левая нога – ближняя к Вере, даже сидя, задиралась наверх, слегка сгибая колено. Что было бы в положении стоя – стыдно и страшно представить себе!

Уже подъезжая к аэропорту я стал представлять себе картин-ки одну страшнее другой, чтобы сбить эрекцию. И то, что самолёт терпит аварию, и мы несёмся к земле, и то, что Вера совершает половой акт с водителем. Но ничего не помогало! А помогло – не поверите что! Вот они таинства грешной любви – на минуту

представил себе столь желанный ранее акт соития с Игорем в

70

бане, как «хвостик» мой стал напоминать резиновый напальчник, заполненный тёплым холодцом. Теперь я знаю, как укрощать не-нужную порой «злую эрекцию»!

В самолёте мы сидели тоже рядом, правда, уже не взявшись за руки. Я летел первый раз и попросился сесть у окна. Вера с охотой уступила мне это место, и я с изумлением и страхом смо-трел вниз на облака, на куски земельных угодий, леса и озёра в разрывах между облаками, на Светило, сияющее поверх облаков

на дрожащие, как у птицы концы крыльев самолёта. Боялся ли я паденья самолёта? Да, конечно же, боялся. Но не за себя, а за мою дорогую и любимую госпожу, вместившую в себя весь мой мир. Удивительно – весь мир уместился в такой маленькой, акку-ратной, как из мрамора выточенной женщине! Поразившись это-му феномену, я благоразумно рассудил, что лучше пусть мой мир умещается в этой прекрасной дюймовочке, чем в мощной и рых-лой толстухе. Хотя этому миру в толстухе было бы попросторней!

Вот такие фантастические мысли обуревали меня, пока мы ле-тели на восьми-девяти километровой высоте от Тбилиси до, пока неведомой мне, но загадочной, как моя госпожа, Москве.

Прилетели мы во Внуково днём, сияло солнце, но было не так жарко и влажно, как в Тбилиси. Люди двигались, казалось, бы-стрее и собраннее, чем в Тбилиси, и по динамичности напомина-ли мне мою госпожу, столь отличающуюся этой динамичностью от жителей Тбилиси. Пока мы выходили по трапу из самолёта, до-бирались до терминала, а потом искали машину, приехавшую за Верой, то есть уже за нами, меня обуревала (простите за высоко-парность!) такая мысль.