— Отлично! — ответил я. Ташенштадт был шефом одной немецкой кинопрокатной фирмы, которая должна была взять на себя съемку фильма.

— Сегодня утром от них пришло сообщение, — продолжал Клейтон. — Деньги переведены.

— Поздравляю.

— Спасибо. Видите, Джимми, все работает и без вас. Вам что-нибудь нужно? Могу я для вас что-нибудь сделать?

— Я думаю, нет.

— Я принесу вам бутылку виски, когда приду.

— Договорились!

— И отдохните, вы заслужили отдых, старина.

Я попрощался и положил трубку. Голос Клейтона звучал так чертовски весело, подумал я. Можно было подумать, что он был счастлив оттого, что я в больнице. Странно, очень странно. Но потом я пожал плечами. Чего я, собственно говоря, хотел? Стало бы мне лучше, если бы он неистовствовал?

Солнце теперь светило прямо на мою кровать, мне было тепло, уютно и клонило ко сну. Где-то тихо играло радио. Глубокий женский голос пел по-английски: «Я собираюсь в сентиментальное путешествие…»

Я знал эту песню.

Зазвонил телефон. Я поднял трубку.

— Вам звонок, мистер Чендлер, — произнес женский голос.

— Спасибо, — сказал я. В трубке раздался щелчок. — Алло?

— Алло, — это была Иоланта. Я лег на спину, прижал трубку к уху и не отвечал.

— Джимми, ты там?

— Да.

— Один?

— Да.

— Тебе уже лучше?

— Да.

— Я ужасно напугана, Джимми.

Я молчал.

— Это я виновата. Ты разволновался. Это было подло, то, что я сказала. Мне так жаль, Джимми. Ты меня прощаешь?

— …сентиментальное путешествие домой… — напевал женский голос.

— Джимми, ты меня слышишь?

— Да.

— И что?

— …семь, в этот час мы уедем, в семь…

— Да.

— Ты прощаешь меня?

— Конечно.

— …считая каждую милю железной дороги…

— Я только хотела тебя взбесить. В том, что я тебе сказала, нет ни слова правды, я тебе клянусь…

— …которые меня уносят, которые меня уносят…

— Уже все хорошо, Иоланта.

— Нет, не хорошо! Я слышу это по твоему голосу!

— …никогда не думала, что мое сердце может так тосковать…

— Мне все равно, Иоланта.

— Джимми!

— Возможно, у меня опухоль.

— Джимми!

— В голове. Опухоль. Я еще не знаю.

— …отчего я решила скитаться…

— Боже мой, боже мой, это же ужасно! Кто это сказал? Откуда ты знаешь? Тебя будут оперировать?

— Никто не сказал. Я вообще ничего еще не знаю.

— …я собираюсь в сентиментальное путешествие…

— Джимми, Джимми, позволь мне прийти к тебе, прямо сейчас, я возьму такси…

— Ни в коем случае.

— Почему?

— Потому что я этого не хочу.

— Потому что придет твоя жена?

— О господи, Иоланта!

— …сентиментальное путешествие домой…

— Но я должна прийти! Я должна тебя видеть! Я же люблю тебя!

— Прощай! — сказал я и положил трубку.

Женский голос допел песню до конца. Затем ожил диктор:

— Начало шестого сигнала соответствует пятнадцати часам.

Я лежал на спине и смотрел на белый потолок. В дверь постучали.

— Войдите, — сказал я.

Это была Маргарет.

На ней был узкий английский костюм из блестящего черного материала, белая шелковая блузка и маленькая круглая черная шляпка с вуалью. Она нанесла немного румян и выглядела уставшей. Я сел на кровати, и она быстро чмокнула меня в щеку.

— Ну, гуляка, — сказала она по-английски.

Она плохо говорила по-немецки. Она посмотрела на меня и улыбнулась. Я очень хорошо знал эту улыбку. Я знал ее по разным причинам. Все эти причины имели общее: в основе их лежали события, о которых Маргарет старалась не допускать и мысли. Если Маргарет чего-либо не желала признавать, то этого просто не существовало. Ее улыбка стирала это и заставляла исчезнуть навсегда. Это была улыбка холодного превосходства, улыбка прощения и благосклонного понимания. Это была королевская улыбка, и особенно хорошо она смотрелась в профиль. Я знал эту улыбку по премьерам, по интервью с критиками, по алкогольным ночам и семейным ссорам. Я очень хорошо ее знал.

— Я только что разговаривала с врачом, — сказала Маргарет. — Ты находишься в лучшей клинике. И я думаю, у нас у обоих камень с души упадет, когда мы удостоверимся, что ты абсолютно здоров, правда, Рой?

Она постоянно звала меня Роем, это была вторая часть моего имени. Я снова прилег и посмотрел на нее. Она торопливо говорила:

— Знаешь, меня напугали Бакстеры.

Бакстеры были ее друзьями, они жили на Химском озере.

— Это у Теда Бакстера возникла идея обзвонить больницы, когда ты не приехал, чтобы забрать меня. Боже мой, Рой, ты представить себе не можешь, что я почувствовала, когда они мне сказали, где ты был! Нет, ты не можешь себе это представить! Я думала, что упаду в обморок! Тед был так мил, он подвез меня до города. Он проехал всю дорогу, сто миль, он такой добрый! И по дороге мы говорили о твоих симптомах. Он объяснил мне, что это может означать. У него был дядя, с которым тоже сначала так было, а потом его оперировали и он ослеп на один глаз. О, прости, Рой, это так глупо с моей стороны, ты же знаешь, что я хотела сказать, правда? Это только потому, что он меня успокаивал, и потому что мы оба хотим быть уверены, правда?

Она посмотрела на меня взглядом, просящим с ней согласиться. Ее улыбка была чистой и полной просьбы о прощении.

— Маргарет, — сказал я. — Ты же знаешь, где меня нашли.

— Конечно, Рой. — Она достала из своей сумки журналы и газеты. — Я тут принесла тебе кое-что почитать. Свежий «Нью-Йоркер». Там есть несколько очень смешных картинок.

— Романштрассе, сто двадцать семь, — продолжал я. — Ты знаешь, кто там живет.

— Само собой, любимый. — Она дружелюбно улыбнулась. — А вот сегодняшняя почта. Эззарды опять едут в Майами. И как это люди умудряются, хотела бы я знать! — Она порылась в сумке и положила на кровать пару конвертов. — Робби пишет, что он сейчас у Уорнеров и работает для Сиодмака. Это очень хорошая карьера, правда?

— Маргарет…

— А тут несколько западных критических статей о твоем последнем фильме. Некоторые из них великолепны! Я принесла только самые лучшие. Остальные я выкинула, они были слишком глупы…

— Иоланта, — произнес я, — Иоланта Каспари. Моя секретарша. Я провел выходные с ней.

— Да-да, конечно, Рой. — Она сняла шляпку и положила ее на столик. У нее были черные волосы, гладкие и разделенные на пробор. Она скрестила ноги — ровные длинные ноги в светлых нейлоновых чулках. — Полагаю, мальвы от нее.

— Да.

Она понюхала цветы.

— Они не пахнут, — сказал я.

— Но они очень мило выглядят.

— Иоланта — моя любовница, — произнес я.

Она провела прохладной ухоженной рукой по моей щеке. Я был довольно небрит. Ее рука пахла дневным кремом «Элизабет Арден».

— Да, Рой, я знаю. Мы должны об этом говорить?

— Я бы хотел.

— Это очень мило с твоей стороны.

— Что?

— Что ты хочешь попросить прощения.

— Я не хочу просить прощения. Я хочу поговорить об этом.

Она улыбнулась:

— А я нет. Зачем? Я же знала об этом.

— Да?

— Да.

— И что?

— И я знала, что ты обставил бы это так же тактично, как всегда. Так осторожно, чтобы люди ничего не заметили. Чтобы я не страдала от этого. Так, как ты всегда это делал. Я полностью осознаю, что тебе неприятно впутывать меня в эту ситуацию.

— В какую си… си… са… сатиу… — начал я и от ярости и стыда закусил губы. Это случилось снова.

— Что такое, Рой? — испугалась она.

— Доктор называет это литеральной парафазией, — объяснил я. — Кажется, проходит. — Я глубоко вздохнул. — Что ты хочешь сказать?

— Конечно, о нас начнутся пересуды.

— Мне жаль.

— Я знаю, Рой. Но я не упрекаю тебя. Это была не твоя вина, что ты упал в обморок именно в палисаднике этой маленькой потаскушки. Это был форс-мажор.

— Да, это верно.

— Ты это сделал не преднамеренно. Ты не хотел меня специально обидеть. Мы не будем больше об этом говорить.