— О, нет, будем.

— Я не буду, любимый. — Она улыбнулась еще шире. — Ты сейчас со мной порвешь?

— Я еще не знаю.

— Конечно, ты должен подумать. У тебя будет время. А сейчас тебе нужен покой, это самое важное, профессор Вогт тоже это сказал. Ты не должен сейчас думать об этом. Это может плохо повлиять на обследование. И на твою работу тоже. Может, мы съездим ненадолго на Ривьеру, когда все закончится, как ты думаешь?

— Я ненавижу Ривьеру, — ответил я.

— Тогда я поеду одна. Я обещала Бакстерам слетать с ними в Париж. Они сняли восхитительный домик в Сент-Клоде, я видела фотографии.

— Маргарет, я хотел бы с тобой развестись.

— Любимый, ты частенько этого хочешь.

— Да, это верно.

Она посмотрела на часы:

— Боже мой, полчетвертого!

— Ну и что?

— Мне придется взять такси. Тед ненавидит, когда кто-то опаздывает.

— Ты договорилась с ним встретиться?

— Да.

— Где?

— В баре «Четыре времени года». Вера тоже там. — Вера была женой Бакстера. — Они хотят знать, как у тебя дела. Можно им к тебе прийти?

— Нет.

— Хорошо. Я приду завтра. А вечером я позвоню. Ах да, чуть не забыла! — Она порылась в своей огромной сумке и вытащила фотографию в рамке, где была изображена в белом купальнике на пляже Лос-Анджелеса. Она поставила ее перед гладиолусами. — Вот!

— Зачем?

— Так все выглядит гораздо лучше, Рой! — Она склонилась надо мной и поцеловала в губы. Она пахла свежестью и чистотой — «Пепсодентом», «Шанелью № 5» и мылом «Палмолив». — Ну, будь здоров. И посмотри «Нью-Йоркер». Он в этот раз действительно очень веселенький.

— Будь здорова, Маргарет, — сказал я.

Она пошла к двери. Узкий костюм подчеркивал ее безупречную фигуру. У двери висело зеркало. Она остановилась перед ним и поправила свою шляпку. При этом она с улыбкой посмотрела на мое отражение в зеркале.

— Разумеется, я никогда не разведусь, — сказала она. — Ты же знаешь это, любимый, не так ли?

— Да, — ответил я, — я это знаю.

— Отлично. — Она повернулась. — Тогда все в порядке.

Она послала мне воздушный поцелуй и вышла из комнаты. Остался свежий, чистый запах ее тела. Я заложил руки за голову и закрыл глаза. Я чувствовал себя уставшим и слегка ошарашенным. Вероятно, все еще сказывались последствия снотворного, которое мне дали.

Я попытался заснуть, но это мне не удалось. Через некоторое время я отказался от этих попыток и взялся за газетные вырезки, которые принесла Маргарет. Это были статьи критиков из провинциальных газетенок, которые ограничивались тем, что пересказывали содержание моего последнего фильма, сопровождая его какими-то глупыми комплиментами. Похвала такого рода не приносит никакой радости, потому что состоит из нескольких обычных фраз, показывающих, что рецензент и понятия не имеет, о чем он рассказывает.

Я взял «Нью-Йоркер». Это был действительно очень веселый номер, картинки были великолепны. Я посмотрел все. Среди них была новая картинка Чарльза Адамса. Оба чудовища его ужасной семейки обезглавливали куклу при помощи игрушечной гильотины. Это выглядело смешно. К тому же на последней странице номера я обнаружил критическую статью о моем последнем фильме. Она была самой рассудительной, остроумной и уничижающей, которую только можно было представить. Критик разобрал меня по косточкам. Я подумал, что Маргарет, возможно, не увидела статью, но быстро отверг эту мысль. Маргарет никогда ничего не упускала, особенно критику на мои фильмы. Она принесла мне этот номер «Нью-Йоркера» вполне осознанно. Это был один из многих способов отомстить мне.

Можно было точно проследить эту ее основную цель в последние годы: отомстить, отыскав те места, где меня можно было уязвить легче и больнее всего, а затем спокойно добить — точно, холодно и с дружелюбной улыбкой Мадонны. Я должен был быть для нее большим разочарованием. Она абсолютно мне доверяла…

Я уронил на пол «Нью-Йоркер» и стал думать о Маргарет.

Я познакомился с ней в 1940 году. Она была одной из бесчисленных девочек, которые населили Голливуд и походили друг на друга, как одно яйцо на другое: длинные ноги, великолепно сформировавшиеся тела и премилые личики. Честолюбивые и без денег. Всегда в ожидании шанса. Их можно было встретить на каждом коктейле и в каждом клубе. Я встретил ее на одном празднике, который устраивала Бетти Дэвис. Ее с собой привела Джерри Уальд. Маргарет выглядела великолепно, отлично танцевала, и я начал с ней флиртовать. В то время я был пятым соавтором одного детективного фильма Чарльза Лафтона. Она это знала. Мы достаточно много выпили, и я пригласил ее к себе домой, в небольшую квартирку в Беверли Хиллз. Она была юна, красива и пахла мылом «Палмолив», «Шанелью № 5» и «Пепсодентом». Я был довольно пьян, и она казалась мне страстной. Она сказала, что давно влюблена в меня, и хвалила мою работу. Когда она разделась и пришла ко мне в кровать, она дрожала всем телом и заикалась: мол, если я думаю, что она делает все это ради того, чтобы получить роль, то это заблуждение. Она, мол, идет на это по любви, поэтому я могу с ней делать все, что захочу. Это произвело на меня большое впечатление.

На следующий день она переехала ко мне, а через день я уже разговаривал с Ирвингом Уоллесом, нашим продюсером. Он позволил Маргарет что-то продекламировать, пройти пробы, и она получила маленькую роль. Лафтон был с ней мил. Но это не помогло. Это было настолько бездарно, что в конце концов в интересах фильма и по велению сверху сцены с ее участием были вынуждены свести к минимуму.

Она держалась очень мужественно, когда узнала об этом, и сказала, что она меня предупреждала и сама никогда не ощущала себя актрисой. В день показа она мне сказала кое-что еще. При этом она улыбнулась и нежно прильнула ко мне. На показе мы сидели в отдалении сзади, и она ждала, когда мы увидим ее на экране. И тогда она сказала мне, что была у врача и нет никаких сомнений.

У нее будет ребенок.

7

— Не помешаю? — спросил Джо Клейтон.

Я не слышал стука, он уже стоял в моей палате, с иллюстрированными журналами и бутылкой виски в руке.

— Конечно нет, — сказал я, — проходите, Джо.

Он широко улыбнулся и крепко пожал мне руку. Он был похож на веселого толстого биржевого маклера.

— Давайте сначала выпьем по глоточку, — предложил он и позвонил, усаживаясь и доставая портсигар и карманный ножик, который мог служить и штопором. С помощью него он открыл бутылку. Он показал на портсигар:

— Здесь можно курить?

— Конечно.

Он зажег огромную сигару и выдохнул перед собой большое облако дыма. Казалось, он был очень доволен собой.

— Вы кажетесь мне очень довольным собой, Джо, — сказал я.

По какой-то причине я чувствовал себя неуютно. Что-то не сходилось, я не мог сказать, что это было, но я ощущал это совершенно отчетливо. Он был слишком расположен ко мне.

— Так и есть, так и есть, мой мальчик, — сиял он, сцепляя свои короткие толстые пальцы. — «Крик из темноты» закончен. Через четыре недели мы начинаем съемки.

«Крик из темноты» — так назывался мой фильм. От веселости Клейтона мне с каждой минутой становилось все более тревожно.

— Почему через четыре недели? — спросил я. — У вас же только мой сырой сценарий.

— Ваш сырой сценарий великолепен, Джимми! — Он похлопал меня по спине. — Лучше он и не мог бы быть! Все от него в восторге, даже Ташенштадт. А вы сами знаете, как трудно ему угодить.

— Да-да, — сказал я, — но это все-таки всего лишь сырой сценарий. Мы с Хельвигом хотели изменить некоторые сцены, а потом… — Я осекся. — Постойте, но ведь Ташенштадт вообще не говорит по-английски!

— Конечно нет, а что?

— Как же он тогда прочитал сценарий?

— Конечно, он прочитал не ваш сценарий, а Хельвига.

— Да, тогда ясно.

— Что — тогда ясно?

— Конечно, это совсем другое. Диалоги Хельвига уже готовы. Над моими нужно было еще поработать.