— Друг мой, — сказал юноша, остановившись (андреида, как будто опомнившаяся, неподвижно стояла рядом), — лишь полубог мог поднести смертному такой дар, как Гадали. Никогда ни в Багдаде, ни в Кордове не видывали калифы подобной рабыни! Ни одному магу не удавалось вызвать заклятьями такое виденье! И Шахразада никогда не решилась бы поведать о ней в «Тысяче и одной ночи» из боязни вселить сомнение в ум султана Шахрияра. Никакие сокровища не стоят этого шедевра. Вначале он вызвал у меня вспышку гнева, но восхищение взяло верх.

— Вы принимаете ее? — спросил физик.

— Я был бы воистину глупцом, если бы отказался.

— Мы КВИТЫ! — сказал Эдисон многозначительно, и с той же многозначительностью они пожали друг другу руки.

— Не отужинаете ли вы оба со мною, как в прошлый раз? — продолжал ученый с улыбкою. — Если хотите, мы возобновим ту же беседу: вот увидите, насколько ответы Гадали будут… несхожи с ответами ее прообраза.

— Нет, — отвечал лорд Эвальд, — мне не терпится стать пленником этой возвышенной загадки.

— Прощайте, мисс Гадали!.. — сказал Эдисон. — Будут ли вам вспоминаться иногда подземные покои, где мы с вами беседовали о человеке, которому предстояло пробудить вас ради тусклого бытия живых?

— О дорогой Эдисон, — отвечала андреида, склонив голову, — мое сходство со смертными никогда не дойдет до того, что я забуду своего творца.

— Кстати… а живая? — спросил Эдисон.

Лорд Эвальд вздрогнул.

— Право, я и забыл про нее, — сказал он.

Эдисон поглядел на юношу.

— Она только что отбыла, притом в прескверном расположении духа. Только вы ушли на прогулку, тут она и явилась, вполне проснувшаяся, и обрушила на меня такую словесную лавину, что мне было не расслышать ни словечка из того, что вы, вероятно, сказали друг другу. А между тем я привел в готовность новейшие механизмы, чтобы… несущественно: вижу, что Гадали с первого же мгновенья своей жизни сумела самостоятельно доказать, что достойна ожиданий, которые возлагают на нее будущие столетия. Впрочем, я и не беспокоился за нее, если уж говорить правду. Что же касается той, которая только что умерла в андреиде — по крайней мере для вас, — то мисс Алисия Клери уведомила меня со всей твердостью и определенностью, что «отказывается от этих новых ролей, потому что ей не запомнить всю эту заумь, и длинноты такие, что у нее мозг превращается в камень». Ее скромные ЖЕЛАНИЯ отныне — «по здравом размышлении» — сводятся к тому, чтобы дебютировать просто-напросто в опереттах из ее репертуара: успех, которым она пользуется, выступая в этом жанре, успех уже вполне устойчивый, куда надежнее обеспечит ей постоянный интерес людей со вкусом. Что же касается ее статуи, то, поскольку вы должны выехать из Менло-Парка завтра утром, мне остается «всего лишь переправить статую в Лондон на ее имя»; она добавила даже, что «по поводу моего гонорара мне следует обратиться к вам, и я вправе требовать расчета по самой высокой расценке, поскольку с людьми искусства торговаться не следует». Засим мисс Алисия Клери распрощалась со мной, попросив предупредить вас (если вы нанесете мне визит), «что она ждет вас там, чтобы обо всем договориться». Так что по возвращении в Лондон вам остается, мой добрый друг, предоставить ей свободу, дабы она спокойно делала свою карьеру. Письмо с присовокуплением «княжеского» дара сообщит ей о вашем разрыве, и дело с концом. Что такое любовница? «Поясок да накидочка», — писал Свифт.

— Так я и собирался поступить, — сказал лорд Эвальд.

Гадали тихонько приподняла голову и пробормотала слабым и чистым голосом, таинственно улыбаясь и показывая взглядом на ученого:

— Он приедет в Этельвуд повидаться с нами, верно?

В ответ на естественную эту фразу молодой англичанин, сдержав жест восхищенного недоумения, просто кивнул.

Странное дело! Эдисон — вот кто вздрогнул при словах андреиды; сейчас он пристально глядел на нее.

Потом вдруг хлопнул себя по лбу, улыбнулся, наклонился поспешно и, чуть отведя подол ее платья, коснулся пальцами задников голубых башмачков.

— Что случилось? — спросил лорд Эвальд.

— Я отключаю Гадали! — отвечал Эдисон. — Теперь она принадлежит лишь вам одному. В дальнейшем ее будут наделять жизнью лишь перстни да ожерелье. Все самые полные и самые ясные сведения на этот счет вы найдете в Манускрипте. Вскоре вы поймете: записи, рассчитанные на шесть-десять часов, о которых я вам говорил, можно варьировать до бесконечности: это как игра в шахматы; это беспредельно, как женская натура. В ней таятся и два остальных высших женских типа, а если «смешать двойственность воедино», Гадали станет неотразимой.

— Дорогой Эдисон, — сказал лорд Эвальд, — я думаю, Гадали — призрак, одаренный истинной подлинностью, и меня больше не занимает тайна, которая дарит ей жизнь. Надеюсь, я забуду и то немногое, что вы мне разъяснили.

Гадали при этих словах нежно сжала руку молодого аристократа и, склонившись к его уху, прошептала тихо и быстро, пока ученый возился у ее ног:

— Не говори с ним о том, что я тебе сказала в саду. Это было для тебя одного.

Эдисон выпрямился, в руках у него были два маленьких медных винтика, которые он вывинтил и к которым были припаяны две металлические проволочки, такие тоненькие, что они терялись в ворсе ковров и в травах, по которым ступала Гадали. Видимо, они были подведены к каким-то потайным генераторам.

Андреида затрепетала с головы до ног. Эдисон коснулся застежки ее ожерелья.

— Помогите мне! — сказала она.

И, опершись одною рукой о плечо лорда Эвальда, она шагнула в отверстый гроб с какой-то сумрачной грацией.

Затем, подобрав свои длинные волнистые волосы, она тихонько легла и вытянулась.

Закрепив по обе стороны чела повязку из нескольких слоев батиста, которая должна была удерживать на месте ее голову и предохранять лицо от соприкосновения с верхними створками, она затянула на себе широкие шелковые ленты, так что теперь никакой толчок не мог сдвинуть ее с места. Руки она скрестила на груди.

— Друг мой, — проговорила она, — ты разбудишь спящую, когда мы высадимся на берегу; а до той поры мы с тобой будем видеться… в царстве сна!..

И Гадали сомкнула глаза, словно впав в забытье.

Обе створки сомкнулись над ней — мягко, неслышно, герметично. На крышке виднелось имя ГАДАЛИ, начертанное арабской вязью, под ним была серебряная пластина с вычеканенным на ней гербом.

— Как я вам и говорил, саркофаг сейчас погрузят в поместительный ящик с очень толстой прокладкой из крепко спрессованной ваты, — сказал Эдисон, — Эта мера предосторожности необходима, чтобы во время переезда не навести любопытных на размышления. Вот ключ от саркофага, вот скважина, в которую он вставляется, она почти невидима.

Ученый показал на неприметную черную звездочку в изголовье Гадали.

— А теперь, — прибавил он, жестом предлагая лорду Эвальду сесть, — по бокалу хереса, не правда ли? Нам нужно еще переговорить кое о чем.

И, нажав на хрустальную кнопку, Эдисон зажег лампы, которые засияли ярче солнца.

Потом он включил красный прожектор, освещавший лабораторию сверху и, опустив шторы, вернулся к своему гостю.

На круглом столике поблескивали два венецианских бокала и оплетенная бутыль.

— Я пью за Невозможное! — сказал физик со строгой улыбкой.

Молодой лорд в знак согласия коснулся Эдисонова бокала своим.

Затем они сели друг напротив друга.

Довольно долго оба размышляли в молчании.