В последний день декабря 1898 года Золя получил письмо от Клемансо: «Я встретил у Пикара г-жу Золя, только что приехавшую от Вас. Она сказала, что Вы хотите во что бы то ни стало и как можно раньше вернуться на родину. Ваше нетерпение легко понять, и мы бы с большой радостью снова свиделись с Вами. Но я полагаю, что все Ваши друзья, с кем бы Вы ни посоветовались, скажут Вам в один голос: сейчас Ваше присутствие может только осложнить и без того уже очень запутанное Дело, тогда как Ваш приезд после решения Кассационного суда выльется в демонстрацию Вашего полного триумфа».
В тактическом отношении Клемансо был прав, но Золя истолковал его письмо как стремление определенной части дрейфусаров вывести их вожака из игры. Чувство горечи охватывает его все сильнее и сильнее. Да это и понятно.
16 февраля 1899 года скончался Феликс Фор. Шутовская смерть подстерегла президента прямо в Елисейском дворце, напоминающем по духу дом свиданий и насквозь пронизанном трагическими отзвуками Дела.
Золя только со временем узнает все подробности, но и сейчас он уже угадывает их. Недаром в «Наследниках Рабурдена» сказалось влияние Бена Джонсона. В Феликсе (как называли президента в газетах) есть нечто от елизаветинской эпохи, а смерть его — достойное завершение «Вольпоне».
Писатель ненавидел Феликса Фора за его самодовольство, снобизм, за его тесную связь с аристократами. Золя не раз говорил: «Этикет вскружил ему голову». Этикет и сирены! Очаровательная г-жа Стейнхейль, жена бесталанного старика художника, была любовницей президента, походившего дородностью и странным взглядом светло-голубых, словно выцветших глаз, на незабываемого префекта будущей «Четырехгрошовой оперы». В день похорон Дрюмон пишет: «Человек, которому Франция, облеченная в траур, устраивает сегодня торжественные похороны, не заметил, что прелестная ручка предлагает ему неизъяснимое наслаждение, повторяя страшный жест Казерио, заносящего кинжал, спрятанный в букете». Сразу же называют Мег Стейнхейль. Но эта жрица любви отрицает: «Говорят, что я была в Елисейском дворце, когда он умер. Но в это время я спала в своей кровати». Да, но Шарль Дюпюи вынужден заявить в Палате: «Феликс Фор страдал болезнью сердца. Ему несколько раз становилось плохо по вечерам еще до 16 февраля. Утром в день смерти он председательствовал в Кабинете министров. Я зашел к нему в 8 часов вечера. Он был полураздет. Ему делали искусственное дыхание».
Что же произошло в промежутке между заседанием Кабинета министров, где обсуждался вопрос о пересмотре Дела, и искусственным дыханием?
Смерть президента была одновременно и естественной, и… необычной. Незадолго до приступа он принял кардинала Ришара, и того поразило «болезненное возбуждение Феликса Фора. Президент все время расхаживал по комнате. Мне показалось, что он почти не слышал, что я ему говорил». Почему же он был так рассеян? Ответ на это дает принц Монакский:
«В кабинете начальника канцелярии президента, Ле Галля, Фора ожидала посетительница; торопливый и нелюбезный прием, оказанный президентом прелату, можно объяснить только тем, что он сгорал от нетерпения очутиться наедине с Маргаритой Стейнхейль».
Из телеграммы принца Монакского, посланной им Золя во время первого процесса, видно, что принц был уверен в невиновности Дрейфуса и даже знал об этом благодаря франкмасонскому объединению всех царствующих домов Европы. 14 октября 1898 года он писал Эмилю Золя: «Почему французы, славящиеся своим умом, не подумали хоть немного о Деле, которое терзает всех порядочных людей? Ведь они могли бы уладить все это без шнура[184] и бритвы (намек на Анри), без всех этих инквизиторских штучек. Друзья Франции находят, что период смуты, приведший к тому, что несчастная страна потеряла чувство справедливости, непомерно затянулся…» Но монархисты-антидрейфусары оказались большими роялистами, чем принцы![185]
Действительно, принц Монакский пытался устроить встречу президента Республики и императора Вильгельма с целью убедить первого гражданина Франции в том, что немцы совершенно не знали Дрейфуса.
Жанна за чтением «Доктора Паскаля» (фото Золя).
Золя в период изгнания, в Англии.
Но Феликс Фор выслушал принца не более внимательно, чем кардинала. Он оборвал беседу, которая могла бы пролить свет на истину, и поторопился броситься, если можно так выразиться, в объятия красавицы Стейнхейль.
Один из пяти лейб-медиков президента описал его смерть с пленительным и, кстати, совершенно бессознательным юмором:
«Главной причиной смерти президента Феликса Фора явилось переутомление, связанное с умственным перенапряжением, а также злоупотреблениями пищевого или иного характера (sic), что при любых формах сердечных заболеваний становится последней каплей, переполняющей чашу (sic)».
Мег выбежала из Елисейского дворца, бросилась к фиакру и возвратилась домой на улицу Вожирар бледная, взволнованная, растрепанная, полуодетая, засунув корсет в муфту…
Золя лишь со временем узнает эти подробности. В этой гротескной и похотливой кончине он предвидит решительный поворот Дела:
— Вицетелли, история работает на нас!
Похороны состоялись 23 февраля. Льет дождь. Сидя на террасе Же-де-Пом, молодой Поль Моран видит, как появляются треуголки жандармов, «еще одетых, как петрушки». Газетчики продают тексты песенок, которые распевают на мотив «Пемполез»:
Генерал Цурлинден, получивший пост военного коменданта Парижа, едет верхом, «сжимая обтянутыми белой замшей ляжками золоченое седло, украшенное мехом пантеры». Проходят господа из Сорбонны — интеллигенты! — в желтых мантиях.
— Гляди-ка, рогоносцы! — изощряется один остряк.
Ректор отвечает:
— Это только наши делегаты.
Когда войска возвращаются в казармы Рейи, Дерулед пытается увлечь генерала Роже в Елисейский дворец. Но генерал, чье самолюбие уязвлено новым поворотом процесса Дрейфуса, совсем не желает играть роль диктатора.
Спустя 48 часов Лубе, избранник левых и сторонник пересмотра Дела, сменяет Феликса Фора и вступает в Елисейский дворец под крики: «Панама! Панама!»
Смерть в духе Боккаччо, гром военных оркестров, пышные похороны, комическая революция, поражение одержимого — все это привело к тому, что о гражданской войне почти забыли.
Некий девятнадцатилетний юноша, оставшись наедине с собой, пишет:
«Ну, на сегодня достаточно. Расстаюсь с тобой и пожелаю, чтобы явился Суварин — тот светловолосый человек, который неизбежно должен появиться и который превратит в прах города и людей. И пусть 1899 год услышит голос, подобный голосу Золя. И тогда грянет революция!»
Этот последователь Равашоля и Золя, это… нежный Аполлинер!
29 мая 1899 года три палаты суда собрались на объединенное торжественное заседание. Балло-Бопре читает свое заключение:
«Кем же написано бордеро, главная улика обвинения и осуждения? Рукой Дрейфуса или нет? Господа, после тщательного исследования я пришел к убеждению, что бордеро написано не Дрейфусом, а Эстергази».
3 июня суд единодушно отменил прежний приговор по Делу Дрейфуса от 22 декабря 1894 года и передал дело обвиняемого в военный суд в Ренне.
9 июня Дрейфуса должны были отправить во Францию пароходом, а 5 июня Золя возвращается в Париж. Фаскель с женой проводили писателя до Викториа Стейшн. Когда поезд тронулся, Золя с детской радостью крикнул им в окно:
184
Намек на смерть подделывателя документов Лемерсье-Пикара, в убийстве которого дрейфусары обвиняли полицию и Разведывательное бюро. Это самый темный момент Дела. Хотя ничего не было доказано, возможно, Лемерсье-Пикар (в действительности Моисей Лиман, а также Роберти, также Дюрье и т. д.), профессиональный подделыватель документов, состоявший на службе у полковника Анри, работал в основном агентом Сюрте Женераль. Это своего рода внутренний шпион-двойник в соперничестве полиции и Разведывательного бюро.
185
Сама императрица Евгения стала на сторону Дрейфуса.