Пусть философы подумают, как им взяться за дело, чтобы ничего не доказывать и в то же время все-таки доказывать.
Российское бы слово, от природы богатое, сильное, здравое, прекрасное, ныне еще во младенчестве своего возраста, добродетелей твоих изображением растущее и укрепляющееся, превзошло б достоинство всех других языков.
Сильное красноречие Цицероново, великолепная Вергилиева важность, Овидиево приятное витийство не теряют своего достоинства на российском языке.
Славенский язык ни от греческого, ни от латинского, ни от другого какого известного не происходит; следовательно, сам собою состоит уже от самых древних времен, и многочисленные оные славенские народы говорили славенским языком еще прежде Рождества Христова.
Слово дано для того человеку, чтобы свои понятия сообщать другому.
Сущность тел состоит в протяжении и силе инерции.
Такое приятное, беспорочное и полезное упражнение где способнее, как в учении сыскать можно? В нем открывается красота многообразных вещей и удивительная различность действий и свойств…
Те, кто пишут темно, либо невольно выдают свое невежество, либо намеренно худо скрывают его. Смутно пишут о том, что смутно себе представляют.
Толь великую приносит учение пользу, толь светлыми лучами просвещает человеческий разум, толь приятно есть красоты его наслаждение!
Только в бодром горячем порыве, в страстной любви к своей родиной стране, смелости и энергии родится победа. И не только и не столько в отдельном порыве, сколько в упорной мобилизации всех сил, в том постоянном горении, которое медленно и неуклонно сдвигает горы, открывает неведомые глубины и выводит их на солнечную ясность.
Тупа оратория, косноязычна поэзия, неосновательна философия, неприятна история, сомнительна юриспруденция без грамматики.
Украшение есть изобретенных идей пристойными и избранными речениями изображение. Состоит в чистоте штиля, в течении слова, в великолепии и силе оного.
Хотя природное знание языка много может; однако грамматика показывает путь доброй натуре.
Язык, которым Российская держава великой частью света повелевает, по ея могуществу имеет природное изобилие, красоту и силу, чем ни единому европейскому языку не уступает. И для того нет сомнения, чтобы российское слово могло приведено быть в такое совершенство, каковому в других удивляемся.
МАКАНИН ВЛАДИМИР СЕМЕНОВИЧ
Владимир Семёнович Маканин (р. 1937). Русский писатель. Перу В. Маканина принадлежит ряд повестей «Безотцовщина», «Солдат и солдатка», «Простая линия», «Отдушина», «Ключкарев и Алимушкин», «Голубое и красное», «Предтеча», «Отставший», «Где сходилось небо с холмами», «Утрата»; книги повестей и рассказов «Лаз», «Человек свиты»; роман «Один и одна» и др.
А жизнь идет. Минуты яркие, а затем, наоборот, минуты пообычнее, потусклее.
И этих-то, которые потусклее, больше; переливающиеся одна в одну, цепко тянутся они, обычные и ординарные: эпический век, за минутой минута. И нет-нет, замечаешь за собой связанную со всей этой эпичностью черточку характера. Черту.
В одиноких женщинах всегда можно разглядеть злое. Как бы ни улыбнулась и как бы ни растрогала тебя одинокая женщина, в ней почувствуется недоброта.
Ведь не в том труд, что дорога назад неэстетична. С этим можно бы и смириться. Жизнь нацеленна, и обратные дороги заплеваны не только потому, что по пути в настоящее человек ел, пил, бросал консервные банки и прочая и прочая.
Есть мнение, что состояние бреда исключительно, но не интимно, а даже и ценно как раз тем, что человеческое сознание самого себя тут обнажается (высвобождается) чуть ли не до самых глубинных ходов генетической памяти: ты вмещаешь больше, чем вместил. Есть мнение, что в состоянии бреда, освобожденный, мол, от цензуры своего века, ты способен воспринимать и способен слышать прошлое, мало того — жить им.
Женщины превосходили мужчин в интуиции — жизнь они видели в большой полноте…
Идеи медлительны. Идея может стоять над головами, над умами, как летнее облако над лесом — долго.
Личные беды личны: тонки и смутны по восприятию и правильнее оставить их про себя. Но как быть, если не все понимается ограниченным, односторонним своим опытом.
Любовь бывает часто, а семья — редко.
Люди любят присочинить.
Милых, юных и добрых так скоро разбирают в жены, что, по сути, их в природе нет, их отыскивают и хватают быстрыми, почти неуловимыми движениями.
Мы просто не в состоянии утешить всех, кою хотели бы: мы просто не успеем в наши двадцать четыре часа в сутки.
Настоящее не отпускает человека так просто; настоящее — цепко… Разумеется, не через все, что любишь, душа говорит и дышит — это одна сторона детали. Но есть и другая: если люди век за веком бросали полюбившееся, боясь, что слишком привяжутся, если они колотили свои вазы и амфоры, то неужели же это удел?
Не всякая женщина годится в жены.
Не литература выдумала стереотип. Стереотип был всегда, до литературы — тоже. И более того: литература отчасти и возникла, чтобы работать с существовавшими уже стереотипами, либо разрушая их, либо создавая новые.
Ночные мысли не только осторожны (предусмотрительны к завтрашним вопросам), но и проникновенны; в том смысле, что проникают подчас туда, куда ходу нет, — в их подкорку. Подкорковый слой начинается с ночного узнавания того, как бы они, мои судьи и допрашиватели, повели себя, если бы высшие силы вдруг раскрепостили их, открыв их желаниям возможности напрямую.
От одиночества надо избавляться.
Слова, как ничто, утверждают прошлое с нами. <…> слова — только для связи времен… только для связи людей разных времен.
Страх — сам по себе чего-то стоит. (Уйдет страх, а с ним и жизнь, страх всего лишь форма жизни, стержень жизни, и не надо о страхе плохо…)
Тоска же человека о том, что его забудут, что его съедят черви и что от него самого и его дел не останется и следа (речь о человеке в прошлом), и вопли человека (в настоящем), что он утратил корни и связь с предками, — не есть ли это одно и то же? Не есть ли это растянутая во времени надчеловеческая духовная боль?
У выдумок есть право потребовать свою долю и в живой жизни, и есть право и возможность ожить…