Маркс остановил ее. Правда, как он понял, всегда удивительно проста и лежит на поверхности, в чем каждый раз убеждаешься, когда наконец узнаешь ее.
— Лучше возвращайтесь на свое рабочее место, чтобы не отвечать за чужое любопытство.
— Мисс Фритчи? О, хуже не придумаешь!
Мисс Фритчи и мисс Кац, думал Маркс, что они делали по вечерам в те часы, когда мисс Келли превращалась в мисс Набакоф?
Когда он вернулся в участок, Анна Руссо вместе с капитаном Редмондом и инспектором Фицджеральдом пытались найти среди фотороботов тот, который был похож на человека, жующего резинку.
Анна неуверенно указала на один из рисунков: — Они все похожи чем-то на него. Мистеру Мазеру будет легче разобраться, я думаю.
— Разве он не приходил? — удивился Маркс. Было половина одиннадцатого.
— Поздно встает, должно быть, — сердито проворчал Фицджеральд. — Или вы недостаточно внушили ему, насколько это важно?
— Тогда я внушу ему это сейчас, — рассердился Маркс. Первой мыслью было отправиться за Мазером в университет.
— Он будет на похоронах, лейтенант. В церкви Св. Джона в одиннадцать часов, — сказала Анна.
Пятнадцать минут спустя Маркс был в церкви. Он не нашел Мазера ни среди родственников, ни в толпе любопытных; он следил за всеми, кто входил в храм. Когда служба подходила к концу, он поискал Мазера в часовнях и приделах, и где только возможно. Наконец он сел на скамью рядом с Луизой Стейнберг. Она не видела Мазера со вчерашнего утра, когда он буквально убежал из дома Бредли.
— Как так убежал? — шепотом спросил Маркс.
— Разрыдался и убежал, — ответила Луиза.
Когда Маркс покидал церковь, у него из головы не шли эти слова. Убежал…
Он связался по телефону с деканом факультета, на котором работал Мазер. После шумного шуршания перебираемых на столе бумаг тот наконец нашел и прочитал Марксу полученную утром телеграмму Мазера.
«Неотложные дела не позволяют мне провести сегодня лекции постараюсь вернуться завтра во второй половине дня.»
Маркс боялся даже думать о том, что скажет Фицджеральд о столь неожиданном повороте событий. Во-первых, упущен таинственный доктор. Теперь вот отъезд Мазера. «Неотложные дела» — это язык Мазера, он сказал бы то же самое, если бы отправился в соседнюю аптеку за аспирином. Маркс распорядился, чтобы два полицейских следили за домом Мазера и послал запрос в ФБР по поводу того, что рассказала ему Салли. Он не собирался получать доступ к документам ФБР, если только интересы расследования того не потребуют, но он считал нужным поставить их в известность. Сам же он должен поскорее узнать все о прошлом Мазера.
Небольшого роста, вся кругленькая, монахиня привела Маркса в приемную ректора колледжа Св. Моники и выразила надежду, что ему здесь будет приятно подождать, пока матушка Амброзия сможет принять его. Маркс поблагодарил ее, заверив, что ему здесь непременно будет хорошо, хотя и сомневался в этом. Комната была красиво обставлена, как он предположил, в стиле одного из Людовиков. Однако Маркс не любил этот стиль. Вот его мать пришла бы в восторг — парча, позолота, стулья, сидя в которых боишься вытянуть ноги. Ему всегда в таких случаях казалось, что королей прославляют их победы в спальнях, а не победы на других поприщах.
Однако за высокими распахнутыми окнами победно шла весна: зеленела трава, расцвели ирисы на клумбах, а кусты сирени гнулись к земле от буйного цветения. Деревья с начавшей распускаться листвой протягивали свои зелено-коричневые ветви к небесам. Маркс обернулся, услышав, как в комнату кто-то вошел. Он мало общался со служителями церкви, но сразу понял, что матушка Амброзия, хорошо осведомлена о мире за стенами своего монастыря, Это была живая, улыбчивая женщина, с которой с первой же минуты ему стало легко и просто.
Маркс объяснил, что пришел сюда для того, чтобы навести справки об Эрике Мазере. Он, вполне возможно, не имеет отношения к моему расследованию, но…
Монахиня смотрела на него с нескрываемым удивлением и чем больше Маркс умалял значение своего визита, тем явственнее становилось его зловещее звучание.
— Я просто хочу понять этого человека, — наконец признался Маркс.
— Вы все изложили ясно и кратко. Я вас понимаю, — монахиня улыбнулась и на мгновение призадумалась. — Я сразу же скажу вам, что мистер Мазер помог школе Св. Моники вступить во второе пятидесятилетие нашего века. Кто-то может сказать, что это сомнительное благо, но я всегда считала, что грешно жить только в прошлом. Образование — это обоюдоострое оружие. — Маркс услышал что-то похожее на приглушенный вздох, но матушка всего лишь подавила смех, когда вспомнила, как родилось у нее подобное сравнение. Глаза ее искрились скрытой улыбкой. — Да, это так, — пробормотала она. Маркс испытывал редкое чувство понимания и комфорта в, казалось бы, чуждом ему и даже запретном мире.
— Его манеры и поведение с девочками были достойны только похвал, — продолжила монахиня. — Девочки могут быть немалым испытанием, особенно, если учитель молод и хорош собой. Мазер не был религиозным человеком, но чувствовалось, что иногда он жалеет, что не стал им. Я понимаю, это совсем не то, что вы хотите о нем узнать.
— И это тоже, — заверил ее Маркс. — На самом деле это очень важно. — Ничто в Мазере никогда не наводило его на подобную мысль. Но он знал, что в этом человеке должно быть что-то такое, что могло привлечь к нему такую чувствительную и отзывчивую личность как Луиза, или же такую тонкую и проницательную натуру, какой, по его представлению, была Джанет Бредли.
— Он прожил за границей около года, учился в Лондоне, до того как пришел к нам.
— Около года? — переспросил Маркс.
— Я уверена, но мы можем посмотреть в наших бумагах, если вы хотите. — Она ждала его ответа.
— Мне кажется, что это был более короткий срок.
Монахиня встала.
— Что ж, давайте выясним. Вы согласны?
Маркс сожалел, что между ними так быстро возникли противоречия из-за голых фактов: словно сам Фицджеральд подтолкнул его в спину.
— Мне не хочется покидать эту комнату, — признался Маркс, подходя к окну. Каждое дуновение ветерка приносило сюда запах цветущей сирени.
— Я сама очень люблю бывать здесь, — сказала монахиня, уже достигнув двери.
Марксу пришлось последовать за ней.
Они прошли мимо часовни с дверью, украшенной изящной резьбой, где в узоре преобладали геральдические лилии. В длинном коридоре шаги Маркса отзывались гулким эхом, а шуршание одежды и легкие шаги монахини казались шепотом. Но ее четки звучали достаточно громко. Маркс вдыхал острый запах натертых воском полов. Двери некоторых классных комнат были открыты, и до Маркса доносились обрывки того, что говорили учителя. От острого взора матушки Амброзии не укрылись взгляды Маркса в открытые двери классных комнат.
— Как много молодых девушек, — заметил Маркс и улыбнулся.
Матушка воздела глаза к небу.
В ее кабинете Маркс, в ожидании, когда принесут личное дело Мазера, молча сидел у огромного письменного стола, заваленного бумагами.
— Это очень серьезно… То дело, которое вы расследуете? — промолвила наконец монахиня. — Возможно, я не должна об этом спрашивать.
— Питер Бредли, физик, убитый два дня назад, был другом Эрика Мазера. Мазер был одним из тех, кто общался с ним примерно за полтора часа до его гибели.
— Понимаю. — Монахиня не смотрела на него, взгляд ее был прикован к пресс-папье в виде стеклянного шара. Что-то, Маркс был уверен, произошло с ней, и теперь, после его расспросов, она пытается в чем-то сама разобраться, задавая себе вопросы. Взяв пресс-папье, она рассеянно смотрела на снежную бурю, поднявшуюся в нем. Солнце задело лучиком ее золотое обручальное кольцо — простой золотой обруч с маленьким крестиком на нем.
— Трагический случай, — сказала она, подняв глаза. — Но невольно задумываешься, — и это, возможно, глупо, — не может ли это привести к международным неприятностям. Я имею в виду обмен фильмами и все такое прочее.