Мазер покачал головой и пожал плечами.

— Я все равно узнаю, рано или поздно. Можете быть в этом уверены, — сказал Маркс.

— В таком случае проинформируйте и меня тоже, — ответил Мазер, явно бравируя. В присутствии Маркса ему хотелось — и тем сильнее, чем больше он этому сопротивлялся, — выставить себя паршивеньким, слабым человечком, хлыщом, который уже противен самому себе. — Как я уже сказал сегодня Анне, никто из нас не может сказать, что он полностью невиновен.

Что бы это значило, подумал Маркс. Он не собирался позволить этому лжецу и притворщику водить себя за нос. Откинувшись на стуле и сложив руки, он почувствовал всей спиной неприятную жесткость спинки, впившейся в позвоночник. Маркс улыбнулся, чтобы не выдать себя.

— Я невежда, — сказал он Мазеру. — Объясните мне, кто такой Агамемнон?

Мазер сразу догадался, откуда Марксу это известно.

— Согласно легенде, он был предводителем греков в Троянской войне. Вернувшись, был убит женой и ее любовником… — Он умолк, увидев по лицу Маркса, что это произвело на него впечатление, столь же сильное, как от неожиданного удара.

— О, Господи! — невольно воскликнул Мазер.

Маркс молча смотрел на него и ждал.

— Я не любовник Джанет Бредли, — очень тихо промолвил Мазер.

Впервые Маркс уловил что-то человеческое в нем и был взволнован.

— Что вы имели в виду, когда в таверне сказали: «Агамемнон умер сегодня вечером».

— Это слова из поэмы Элиота…

— Я знаю это, — оборвал его Маркс. С него хватит поэзии на сегодня, подумал он. — Я спрашиваю вас, что вы имели в виду?

— Я не собираюсь вам этого говорить. Ребята ничего не знали, да и сам я тоже не знал этого тогда. Я могу придумать сейчас что угодно и вам придется мне поверить. Это очень личное, сэр, и никого не касается. Но я не думал о Питере Бредли, когда произносил эти слова. Я думал о себе. — Мазер вскочил. — Черт побери! Я сказал вам все, что собирался сказать. Вы не мой психиатр или духовник. Дайте мне описать этого зверя, которого я для вас увидел. А потом занимайтесь своей работой, а мне оставьте мою.

Маркс с нарочитой небрежностью вынул из кармана блокнот и ручку.

Мазер в деталях, полагаясь на свою память, повторил описание человека по имени Джерри, каким он обрисовал его Анне, включая его странный нос, за который его, возможно, таскали в детстве, и добавил, что Джерри мог сам его повредить, например, упав.

Это было, подумал Маркс, довольно красочное описание человека, которое под силу лишь художнику.

— А теперь, где он был, когда вы увидели его, профессор?

Мазер разгадал ловушку, в которую по собственной воле чуть не угодил. В сумерках на улице, едва ли можно так хорошо разглядеть человека.

— Когда я спускался с крыльца, он стоял на улице и смотрел на дом Бредли. Он напомнил мне одного русского дипломата, о котором я забыл. Но, проходя мимо него, я удивился, что ему нужно в этом квартале.

— Куда он направился?

— Я не столь любопытен, лейтенант, к тому же я тут же забыл о нем, пока теперь Анна не напомнила. — Видит Бог, как он старался забыть о Джерри после того, как покинул дом Бредли!

— Что в его описании Анной Руссо заставило вас подумать о нем? — прямо спросил Маркс. — Показания Анны были примечательны тем, что она практически не смогла описать этого человека.

Мазер какое-то мгновение молчал, йогом со смехом сказал:

— Видимо, запах жвачной резинки. Человек, которого я видел, положил в рот пластинку жвачной резинки.

— Истинно русская примета, — не мог не съязвить Маркс, подумав, что лобовой атакой этого типа не возьмешь. Он, даже говоря правду, лжет. Легче поймать каплю ртути, чем его, если нет бесспорных улик. Он в мельчайших подробностях описал этого совсем постороннего ему человека. Он даже заметил его уродливый нос. Если они виделись раньше, зачем скрывать? Если же он с ним в сговоре, тогда зачем так подробно рассказывать о нем?

Маркс спрятал блокнот и встал.

— Утром прежде всего, профессор, приходите в полицейский участок на Хьюстон-стрит. Мы сделаем фоторобот, а вам с мисс Руссо необходимо посмотреть на него.

«Истинно русская примета», — раздумывал Мазер над язвительной репликой детектива, как только тот ушел. У него осталось неприятное чувство: не будь подтверждения Анны относительно жевательной резинки, детектив прервал бы его описание этого человека именно в этом месте, посчитав несущественным, и забыл бы об этом, решив, что Эрик Мазер снова выдумывает, чтобы привлечь к себе внимание.

Ожидая, что Маркс придет к нему в этот вечер, Мазер старался настроить себя на то, что скажет детективу всю правду. Но мысль, что в газетах на самом видном месте будет помещена его фотография, его личности, жалкой и достойной презрения, была для него страшнее смерти.

Он уже верил в свою смерть, потому что умер Питер, и верил в это с какой-то религиозной истовостью. Сколько уже раз в своей жизни он желал себе смерти, предпочитая умереть, чем жить, мучимый стыдом. Но дело в том, что смерть ничего не изменит. Это последнее бегство от того, с чем он должен был бы встретиться лицом к лицу. «Если вспугнул медведя, не беги от него к бушующему морю, а встреть его как мужчина лицом к лицу».

Да, он должен встретить медведя. Каждому в его жизни когда-нибудь приходится сделать это. Иначе смерть напрасна.

Мазер позвонил в аэропорт и заказал билет на девятичасовой рейс в Чикаго. Затем он сочинил текст телеграммы декану факультета. Пусть его лекции берет себе кто хочет.

Телеграмму он пошлет по телефону уже с конечного пункта своего путешествия. Его жизнь полна бегств по маршрутам, которые он мог себе позволить, и все они уводили его от кризисов, которые требовали встреч лицом к лицу. Было уже начало двенадцатого. Он все же позвонил в дом Бредли. Трубку взяла Луиза. Он попросил у нее дать ему возможность поговорить с Джанет. Только одна Луиза могла сделать это, не задавая ненужных вопросов.

В трубке щелкнуло, значит, Джанет взяла трубку.

— Да, Эрик. Как вы? — Это не было пустой вежливостью. Он почувствовал это по особой интонации ее голоса.

— Джанет, я буду завтра в Чикаго. Если я чем-то могу помочь или утешить, я остановлюсь в отеле «Палмер-хауз».

— Вы очень добры, Эрик.

— Нет, я не добр! — почти крикнул он. — Вы мне нужны! — а затем добавил: — Доброй ночи, дорогая. Бог даст нам силы.

Глава 15

Уолтер Херринг не был готов смириться с неудачами в первый же вечер своей работы детективом. Благодаря собственным усилиям и способностям он немалого добился. Он не проявлял особого таланта, но в своем деле был компетентен и всегда на своем месте. Он исполнял свои обязанности охотно, но без излишней ретивости. Слишком усердный негр всегда напоминает дядюшку Тома. Многое в его жизни ему не нравилось, включая район, где он жил, но он искренне стремился сам все преодолеть. Ему не нравилось также то, что ему навязывают стандартное понимание равенства рас. К тому же он знал многих белых, с кем бы не хотел поменяться местами. Что-то на сей счет он и сказал жене, когда сообщал ей по телефону о своем повышении. Прежде всего она поинтересовалась, насколько больше ему теперь будут платить. Но об этом он как раз забыл спросить у капитана Редмонда.

— Что ж, если ты рад, то и я рада, Уолли, — сказала жена тоном страдалицы, что не на шутку разозлило его.

— Мне надо было стать футболистом, — ответил он, закончив разговор. Оставалось лишь купить жене подарок, равный по цене «футболистскому».

В этот вечер, примерно в десять часов, Херринг сидел в машине без полицейских знаков и вел наблюдение за лесным складом. Его напарник отправился выпить кофе в бар за углом. Они дежурили уже три часа, три скучнейших часа в его жизни. Теперь даже детишек не было видно, все разбежались по домам. Интерес вызывало разве лишь то, что происходило за окнами табачной лавки на углу. К ее боковой двери подъехала патрульная машина. Один из полицейских зашел в лавку, другой остался ждать его. Когда он на мгновение включил свет, Херринг с удивлением узнал в нем своего бывшего напарника Тома Рида. Ему трудно было понять, что за чувство его охватило, но был благодарен судьбе, что уже не с ним в паре. Он не хотел наград, а хотел… чего? Быть с ними? Черт побери, разве он не член благотворительной Ассоциации патрульных? Или теперь уже нет? Что-то странное произошло с ним, когда он увидел, как из лавки вышел патрульный с коробкой сигар в руках и сел в машину. Херринг почувствовал легкую дурноту от волнения. Ему не следовало бы этого видеть, если он не собирался что-то предпринимать. А он уже знал, что ничего не предпримет.