— Ты сказал им правду?

Росситер развел своими пухлыми руками.

— Мне пришлось. Они дали мне понять, что знают о более свежем случае.

— Это неправда! — не выдержал уязвленный Мазер, но вдруг вспомнил кое-что, чему в свое время не придал особого значения. Он верил, что тогда он своевременно и быстро отверг всяческие домогания. — О, Господи! — с тоской воскликнул он.

— Сам видишь, — почти бесцеремонно сказал Росситер, — «Большие братья» не спускают с нас глаз.

— Но ничего не было, Клэм! Один из моих студентов… но я ударил его.

— О, достойное проявление мужественности! В общественном месте, не так ли?

— Нет, говорю тебе, там ничего не было. Все произошло мгновенно. Он извинился, и на этом все кончилось.

— Очевидно, — заметил Росситер, — это произошло в аудитории?

— В парке, — ответил Мазер и представил себе «Большого брата», о котором сказал Росситер, как реальность. Это было в парке, после его встречи с Джерри.

— Университетский парк в Нью-Йорке этим славится, не так ли? С твоим прошлым я бы на пушечный выстрел не приближался к нему.

— Черт с ним с моим прошлым! — крикнул Мазер в каком-то бессильном гневе. Он понял, что привычка Росситера провоцировать не изменила ему за эти годы. Хотя он должен быть благодарен ему. Какой-то негодяй позволил себе попытку в отношении него, и это могли видеть. И должны были видеть.

Мазер встал и прошелся по комнате. На полках застекленного шкафа стояли часы, их было множество, разных стилей и форм, и они показывали время в разных концах света. Росситер любил небрежно ронять: — «А в Париже сейчас…» Все часы тикали негромко, в разном ритме, но время показывали точно. Мазер, на мгновение отвлекшись от своих давних проблем, вспомнил мгновение тишины в доме Бредли, когда Джанет перевернула страницу своей книги. Это был момент, на который он не имел права, но когда он смог бы начать жить. Или умереть?

Росситер повернулся на своем вращающемся кресле так, чтобы лучше видеть гостя, и сложил пухлые руки на животе.

— Ты остался все таким же чертовски красивым ублюдком, Эрик, — изрек он.

Мазер резко повернулся и уставился на него. Он едва разобрал слова, которые произнес Росситер, и еще меньше догадался об их смысле, пока тот с насмешливой улыбкой на мягких розовых губах не добавил: — Если я встану, ты тоже ударишь меня?

Мазеру хотелось рассмеяться: он разгадал мистификацию учителя. Пожав плечами, он отступил к стулу с кожаной спинкой и встал рядом. Он смотрел, как Росситер вместе с креслом повернулся к окну. Мазер в эту минуту испытывал к нему ту же жалость и презрение, которые так часто испытывал к себе. Все, что произошло, прогнало страх. Росситер снова потянулся за биноклем. С ним ли или без него он всегда был извращенцем, подглядывающим в замочную скважину.

— Эти агенты из ФБР, Клэм… Что ты помнишь о них? Что они говорили? Можешь не утруждать себя подбором деликатных слов. Я просто хочу знать. Как они выглядели?

— Как выглядели? Один из них был высокого роста, блондин и молчалив. Истый американец. Другой — я запомнил его имя и фамилию: Эдвард Н. Флеминг. Но если убрать имя Эдвард, а оставить одни инициалы, то что мы имеем? Э. Н. Флеминг. В жизни, как в литературе, или как бы сказали мои мальчики: «Во куда его занесло!»

Мазер почувствовал, как учащенно забилось сердце.

— Как выглядел этот тип, назвавшийся Флемингом?

— Грузный, одутловатый, брови как сапожные щетки…

Мазер перебил его:

— Они, конечно, показали свои удостоверения?

— Удостоверения? — Росситер уставился на него. — Думаешь, они просто выдали себя за агентов ФБР?

— Да, именно так. Как нам это узнать? Есть же способ проверить их, есть ли агент под такой фамилией?

Росситер встал.

— Думаю, нам поможет Вэс Грехэм, если он у себя в офисе. Я бы не хотел звонить прямо в ФБР. Но, Эрик, это просто фантастика!

— Прошу, позвони Грехэму, — взмолился Мазер. Росситер ничего не знал о Томе и Джерри. Но, встретив этих хамелеонов, он поверил им. Он никогда в себе не сомневался. Они же сразу поняли, с кем имеют дело, и воспользовались таким отличным источником нужной им информации.

Росситер наконец дозвонился адвокату, и хотя был настроен явно скептически, однако изложил ему просьбу:

— Ничего особенного, Вэс, но хотелось бы проверить. Они интересовались одним из наших бывших учителей. Имя и фамилия одного из агентов звучит странно: Флеминг, Э. Н. Флеминг… — Он умолк, слушая, что отвечает адвокат, а потом сказал: — Это точно?

— Вэс говорит, что знает агента по имени Спилейн.[10] Вот как! Бард сказал: «Что в имени твоем?» Хочешь, я закажу ленч? Адвокат перезвонит через час.

Они заканчивали десерт, к которому Мазер в иных обстоятельствах и не притронулся бы, когда позвонил адвокат. Он сообщил, что в местном отделении ФБР агент под такой фамилией последние пять лет в списках не значился. Росситер говорил по телефону с адвокатом нарочито шутливо и небрежно:

— Возможно, я перепутал фамилии. Во всяком случае, в делах моего бывшего коллеги нет ничего предосудительного. — Он легко умел врать. — Спасибо, Вэс. При первой же возможности приезжай, поиграем в гольф, что ты на это скажешь? Площадки, как никогда, отличные.

Предосудительного, подумал Мазер. Господи, ты видишь?

— Ну вот и выяснили, Эрик. Что скажешь на это? Я не мог такого предполагать.

— Конечно, не мог. Виноват во всем я. Но мне надо было это знать.

Росситер соскреб с тарелки остатки десерта и запил кофе.

— Эрик, тебя шантажируют? Если это так, прими старый, но верный совет — сообщи в полицию. Ты сможешь поймать этих негодяев. Выдавать себя за кого-то другого на государственной службе — это преступление и карается законом. И, Эрик… если что, я готов дать любые показания.

— Спасибо, Клэм, но я найду иной выход.

Глава 18

Вернувшись из поездок по городу, Маркс заглянул в дом родителей, чтобы перекусить. Матери не было дома, она уехала на репетицию в Карнеги-холл, но Уилли-Лу, работавшая в их семье еще с тех пор, как он был мальчишкой, и все еще звавшая его Дэвидом, рада была его накормить.

— Никакой возни, сейчас все будет на столе, — как всегда добродушно сказала она. — А ты пока помой руки.

Маркс зашел в кабинет отца и позвонил в полицейский участок. Единственным важным сообщением был ответ на его запрос в ФБР: «На Эрика Джона Мазера дела не имеется». Чтобы убедиться в том, что это означает именно то, что должно означать, Маркс позвонил Джеймсу Андерсону, сотруднику по связям с ФБР.

— Это может означать, что Мазер был под следствием, но вы против него ничего не нашли?

Андерсон рассмеялся.

— Мы всегда что-то находим, независимо от того, какую потом даем оценку. Но здесь это означает, лейтенант, что Бюро в данном случае не инициировало какого-либо расследования.

Итак, подумал Маркс, Салли Набакоф-Келли опять соврала ему. Но зачем? Могла бы сказать, что никогда никому не показывала личное дело Мазера. Зачем эта лапша на уши? Она сочинила эту историю, чтобы оправдать свое любопытство, но потом Маркс подумал, что если она давно работает в архиве, то неизбежно должна быть знакома со следователями ФБР.

Педагоги, особенно в Центральном университете, частые виновники всяких казусов…

Взгляд его остановился на старой выцветшей гравюре над отцовским столом: «Дерево добра и зла». Аллегория. Салли ловко срывает яблоки с его ветвей, подумал он, и преподносит их всяким глупым Адамам, а те всегда готовы попробовать их на вкус.

— Можешь идти к столу, Дэвид, — позвала Уилли-Лу. — Твоя мать не собиралась уходить надолго. Представляю, как она огорчится, что не увиделась с тобой.

Час спустя в участке Маркс попытался записать суть разговора с матушкой Амброзией. Писать в сущности было нечего, и, тем не менее, слова монахини произвели на него глубокое впечатление, хотя в целом он был недоволен результатами визита. Или самим собой? Он не был уверен. Ему не нравился Мазер. Не поэтому ли он преследует его? У него нет против него никаких улик. Разве что раздражает эксцентричность Мазера и его попытки сравнить себя с Байроном и, таким образом, создать собственный аллегорический образ. Маркс попытался представить себе, как он тоже проделывает нечто подобное по отношению к своему начальству. Но полицейские не такие уж дураки, надо отдать им справедливость. Факты нужны, а фантазии приличествуют разве что руладам певчих птичек. Он спустился в общий зал. Редмонд, Херринг и Перерро что-то обсуждали, пригласили и его присоединиться к ним.