О, сбитый с толку человек! Как бедна твоя жизнь, как низменны твои желания! Ты, созданный по образу и подобию самого Бога, ты, которому была открыта подобная тайна, что ты немногим умолен перед ангелами, все же по-прежнему сидишь во тьме, не зная о собственном первородстве, словно безумный царь, имеющий в распоряжении огромный дворец, но запрятавшийся в подземелье и считающий, что эта темная дыра — и есть весь его мир. Несчастный человек! Как велико зло, что ты творишь под чарами своих заблуждений. Ты строишь города, а потом рушишь их. Ты льешь кровь своих ближних и отнимаешь у них свободу ради желтого металла или блестящих драгоценностей. Но что станешь ты делать с желтым металлом, когда получишь его, с очаровательными безделушками, с дорогими тканями, духами, утонченными явствами? Глупец, когда в твоей душе царство, чье духовное богатство, не сравнится с золотом или драгоценностями, как ты слеп к нему, что предпочитаешь ему мишуру и даже убиваешь, чтобы заполучить безделушки? Открой для себя другие ценности и более достойные цели, освой подготовленное для тебя царство и оставь вонючее подземелье, где ты живешь, сам себя заточив. Тогда потоки крови исчезнут с земли, и высохнет океан слез, а небесные глаза множеств не будут в ужасе смотреть вниз на то, что мы творим друг с другом.

Пока во мне шла эта важная работа, четверо мужчин, несущих мои носилки, свернули к пещере, находящейся недалеко от могилы царей, и потому избегаемой людьми Иерусалима. Вход в эту пещеру был узким, но за входом находилось просторное помещение, освещенное масляными лампами. Меня отнесли в дальний конец пещеры и уложили на скамью, вырубленную в скале, на которой лежала набитая соломой лежанка. Здесь с меня сняли одежду, прилипшую к телу из-за пропитавшей ее крови. Мое тело вымыли и смазали маслом, а потом меня вновь одели в белый наряд, приготовленный Мариамной. А я тем временем находился в таком глубоком трансе, что если бы не мое слабое дыхание, можно было бы подумать, что я мертв. И пока я так лежал, двери моей души открылись, и ко мне снизошло видение.

Когда я открыл глаза и оглянулся вокруг, я увидел серые стены пещеры и масленные лампы, помещенные в нишах, находящихся в стене на расном расстоянии друг от друга. В центре пещеры находился стол, за котором сидели пятнадцать мужчин в белом. У одного конца стола стоял рабби Малкиель, который спокойно говорил, и после каждой его фразы они склоняли свои головы и повторяли «Аминь». Я понял, что стал свидетелем ритуала или заклинания, и потому рабби говорил со старанием, как человек, который тщательно выучил определенные священные слова и жаждет повторить их без ошибки. Затем, когда он перестал говорить, он взял хлеб и благословил его и дал каждому по кусочку с маленькой рыбой, которые они пекли на горячих камнях, и что-то еще вроде корня или варенного овоща. Каждый ел в молчании. Когда они покончили с едой, он взял небольшой кусок хлеба, разломал его на маленькие кусочки и дал каждому со словами: «Ешьте сие в память о погребении Господа нашего». Подобным же образом он поднял кубок с вином и передал его ближайшему соседу, говоря: «Пейте сие в память о крови Господа нашего», и кубок стал переходить из рук в руки. После этого они некоторое время молчали, словно в молитве, а потом равин поднял руку и произнес благословение Божье.

Затем они поднялись, сменили белые одежды и вышли, чтобы заняться делами, ведь ночь миновала, и у каждого было какое-то дело, так как ни один из них не был праздным человеком. Но рабби Малкиель, спрятав в пещере серебряную чашу, из которой они пили, — как я позднее узнал, они ценили эту чашу, потому что из нее пил рабби Иисус в ночь перед тем, как его распяли, — подошел ко мне и положил руку мне на лоб. А я, чувствуя вину за то, что все видел, — ведь я понял, что наблюдаю священное таинство — закрыл глаза и притворился спящим. Рабби Малкиель сказал, чтобы я не боялся.

— Тебе никто не причинит вреда, — сказал он. — Ты можешь отдохнуть здесь, пока не поправишься, а потом мы отправим тебя туда, куда ты захочешь. Что же касается всего того, что ты видел и слышал, то помни об этом, но не рассказывай. Я доверяю тебе, Луций.

На это я протянул правую руку и поклялся ничего не говорить, но он ответил, что мое слово не хуже клятвы, они же клятв не приносят, потому что их Господь вовсе запретил им клясться. Затем, вытащив из сумы недоделанные сандалии, он принялся за работу, делая шилом отверстие и протягивая через него навощенную нить, говоря, что в этом заключается одно из преимуществ работы сапожника, что он может носить с собой все свое орудие. Так он сидел со мной, пока не вернулись остальные и не оказали мне помощь.

Более десяти дней я находился в пещере вне Иерусаима, и а это время я узнал всех приходящих сюда людей. После насилия и жестокости, которые я наблюдал во внешнем мире, я ощущал, что они напоминали существа из другого мира, настолько свободны они были от хвастовства, ненависти, ревности и клеветы, что делают жизнь отвратительной для большей части человечества. Пещера за городом была местом их встреч и называлась «церковью вне стен». У них была так же и церковь внутри стен, находящаяся в нижнем помещении, где они встречались для молитвы, и пустая и скромная верхняя, где они проводили совместные трапезы. Эта трапеза имела для них особое значение, и ради нее они одевались в белое, как я уже говорил, и ели в молчании. Это молчание они хранили до тех пор, пока разговор не становился необходим, так как они считали бесполезную болтовню величайшим злом и учились молчать и внешне, и в своих мыслях. Они считали, что голос Бога тайно говорит со всеми людьми, но никто не слышит его из-за гама праздных мыслей. Поэтому они наслаждались молчанием и мысленно следили, чтобы какое-нибудь впечатление не захватило их воображение, и они не утратили бы понимание Бога в лабиринте бесполезных фантазий. Эту настороженость они превозносили краеугольным камнем своего внутреннего храма, и они сравнивали блуждание, бесполезные мысли с грабителем или осквернителем, что врывается в храм, чтобы осквернить и разрушить его. И все потому, что конечной целью жизни они считали не сбережение богатств, не наслаждение, но строительство храма в собственной душе, веря, что святой дух посетит человека только тогда, когда он с помощью собственных усилий подготовит для него чистое место. И потому чтобы они не делали, стояли, сидели или гуляли, а может быть выполняли какие-то каждодневные труды, они старались сохранить такую внутреннюю собранность, чтобы никакое неожиданное впечатление или внутренний импульс не могли отвлечь их от мыслей о Боге. И те, что праведно следовали этой практике достигли внутренне такого спокойствия, что ни трагедии, ни страдания не могли лишить их его. Они называли это «миром божьим», и тот, кто достигал этого состояния, становился сведущим.

Что касается их учения, то тогда у них не было священных книг, и они передавали свою доктрину устно от одного человека к другому. Вся доктрина существовала в простых изречениях, каждое из которых они заучивали наизусть, так что могли без ошибок повторить их. В добавлении к этим изречениям, которые говорили открыто, существовали и другие, тщательно оберегаемые, называемые «Священные Изречения», которые передавались лишь тем, кто с помощью постоянной и тяжелой дисциплины достиг уровня сведующего. То, что они называли «Открытыми Изречениями» передавалось рабби Иисусом всем, кто приходил слушать его, и по большей части в форме притч. Притчи касались обыденной жизни — выпечки хлеба, сеяния и жатвы, приготовления вина или строительства дома, так как он очень просто говорил со слушателями и не утомлял их философскими рассуждениями. Но эти притчи, которые рассказывал мн рабби Малкиель, напоминали сокровище, зарытое в поле, и задача слушателей заключалась в том, чтобы откопать это сокровище. Что же до «Священных Изречений», то они говорились только ученикам и никогда не передавались толпам, так что я, не будучи сведущим, ничего не могу о них сказать.