Изменить стиль страницы

— И всё-таки Вы сможете отпраздновать наступление Нового года ещё раз, — утешил её Хидэо, — тридцатого декабря Вас приглашает в гости Тагами-сан. Помните, Вы встречались с ним на Кюсю, во время конференции? Он прислал Вам факс.

Как всегда, Хидэо и не думал скрывать, что адресованное ей послание прочёл. Адрес, куда ей надлежало прийти, был местный.

— Тагами-сан сохранил дом в нашем городе. Возможно, он надеется со временем вернуться сюда. По крайней мере, когда выйдет на пенсию. А пока он навещает родные места под Новый год, — так говорил Хидэо.

Она удивилась неожиданному приглашению, полученному от человека едва знакомого, но посетить Тагами согласилась — свободного времени у неё образовалось вдоволь — двадцать восьмого декабря университетских отпустили на новогодние каникулы длиной в пять дней. К вечеру тридцатого пошёл тяжёлый, мокрый снег и автобус, положенный по расписанию, не пришёл. И такси на пустынной дороге не было. Наверное, из-за снега. Сырой, холодный ветер насквозь продувал её нарядные тонкие брючки. Замерзая, стояла она совсем одна посреди словно вымершего квартала, чувствуя себя брошенной сиротой. Привычка к упорядоченной японской надёжности уже успела ослабить её, сделать беспомощной перед любым отклонением.

Автобус в конце концов явившийся из снежной пелены обрадовал её несказанно, показался чудом комфорта. На своей остановке она с неохотой вышла в холод и темноту, утешаясь тем, что её ждёт светлый и тёплый новогодний дом, полный весёлой суеты, вкусных запахов, нарядных людей… Тагами жил в небольшом посёлке в предгорьях, стоявшем отдельно от города, в лесу. Она едва узнала профессора, неуклюжего от похожей на телогрейку толстой синей куртки и резиновых сапог.

— Вы опаздываете! Я давно жду Вас! — встретил он её обычным японским упрёком, хотя до назначенного часа встречи оставалось пять минут.

В посёлке было тихо и темно. Редкие фонари тускло освещали только пролетавшие близ ламп снежинки — на большее их не хватало. Безмолвные тёмные дома выглядели мёртвыми.

— Тут живут? — спросила она с опаской.

— Живут, — тускло ответил Тагами, указав на тускло светившееся окно. — Похвалу японской безопасности он воспринял хмуро: — В последнее время у нас много перемен. Это раньше о мафии не было слышно, она даже поддерживала порядок в тех кварталах, где обитала. Теперь якудза всё чаще нас беспокоит. — Он указал на бумажку, приклеенную к фонарному столбу, перевёл текст — полиция призывала граждан не бояться мафии. — Полицейские стали теперь ходить по домам, — рассказывал Тагами. — Они расспрашивают жителей о соседях — кто чем занимается и когда приходит с работы — пытаются выявить мафиози.

Дальше последовала страшная история о каком-то родственнике, который сдал свой дом внаём и вместо денег получил предложение заплатить огромный выкуп, чтобы получить свой дом назад. Значит, из мафии был жилец. Из-за этого страха свой годами пустующий дом Тагами не сдавал. А не продавал потому, что надеялся вернуться в родной город, хотя и не столичный, но всё-таки более приличный, чем глухомань, в которой ему приходилось обитать на Кюсю. Он надеялся снова получить работу в местном университете. Или дождаться пенсии.

— Мафии боятся многие, — заключил Тагами. — Обратите внимание — в городе много пустых домов. Люди теряют немалые деньги!

В конце переулка, куда свернул Тагами, чернели на высоких мачтах сети. Словно ловушки, поймавшие небо. Они огораживали заснеженное поле для гольфа. Вокруг стояла мёртвая тишина. Только шуршало соломой на ветру новогоднее украшение, прикреплённое у входа. Дверь открыла хмурая женщина в толстом сером свитере — жена Тагами. Впустив пришедших, она долго возилась с нешуточным запором. В прихожей было холодно и темно. Холодней и темней, чем в автобусе. Женщина взяла её пальто и куда-то унесла — вешалки, как водится в японском доме, здесь не было. Она осталась дрожать в тонком джемпере, стиснув зубы, чтобы не стучали. На подушках вокруг котатцу сидели трое детей Тагами — невысокие, щуплые не то парни, не то девушки. Толстые свитера и тусклая лампа не давали различить их пол. Жена Тагами, пряча в ворот свитера посиневший от холода нос, с состраданием посмотрела на легкомысленный наряд гостьи и натянула повыше на её колени ватное одеяло котатцу. Электрический котатцу был единственным обогревателем в помещении. Хозяйка налила сакэ в плоские глиняные рюмочки — мужу, сыну и гостье. Она сама и дочери не пили. А гостья покрепче сжимала палочки дрожащими от холода пальцами, стараясь не уронить скользкие кубики конняку на ватное одеяло, ведь пододеяльника к нему не полагалось. Женщина принесла из кухни чашки с дымящимся рисом и корявые тёмные палки, оказавшиеся корнем какого-то растения. Растирая их о дно глиняной миски с жёсткими насечками, женщина получила мутную массу, похожую на клейстер, которым клеят обои. Этим соусом она полила рис. Серые слизистые нити тянулись за палочками, тёмные куски варёной курицы и редьки колыхались в коричневой жиже, отдавая душным запахом соевого соуса. Тусклые квадраты света уличного фонаря лежали на зелёном татами. Ей казалось, ей всё это снится. И не верилось, что на дворе заканчивается двадцатый век.

Телефон казался чужим в этом доме. Он стоял прямо на татами — так им удобнее было пользоваться, сидя на подушках. Тагами заказал для неё такси и вышел проводить. Он сам сказал водителю адрес и заплатил деньги за проезд — таков закон японского гостеприимства. Жена Тагами вынесла большую сумку из серой бумаги, доверху набитую подарками. Она разглядела упаковки нори и зелёного чая — эти недорогие вещи ещё можно было принять. Но сбоку неприметно лежала узкая длинная коробочка, в таких продавали жемчужные ожерелья.

— Это — для Вашей дочери, — быстро заговорила хозяйка. И, пресекла отказ: — Я купила это совсем недорого, на распродаже!

— Жемчуг поддельный! — успокаивала она себя, выходя из такси возле своего дома.

— Проверь на зуб, — посоветовала ей по телефону Анна и научила: — Поддельный жемчуг скользит стеклом, а натуральный спотыкается, словно зуб сдирает с него плёнку.

Её жемчуг спотыкался. Жемчуг, даже выращенный на морских плантациях, стоил недёшево. На упаковке стояло имя дорогого магазина. Под пакетами с нори нашлась лаковая чайница с лаковой ложечкой, украшенные похожими на незабудки цветами — символом их города. В красивой коробке лежали полотняные салфетки с томными японками в кимоно и лаковая брошь — дорогие, красивые вещи.

Ей стало неловко. Её подарки, русская водка для хозяина и маленькая палехская шкатулка для хозяйки, могли вызвать подозрение, что русские — скряги по сравнению с японцами, которые, накормив гостью ужином, ещё и одарили её так щедро, от души. От души? Прощаясь, Тагами снова вернулся к разговору, начатому им летом на Кюсю — в его новый институт, ещё не успевший создать себе достойную репутацию, плохо шли студенты.

— Может, Вы подыщете для меня в России способных студентов? — попросил он.

Это всё объясняло: неожиданное приглашение в гости, щедрые подарки… Она затолкала их подальше в шкаф. На часах было всего девять вечера. Не для Японии это — погулять от души.

Тихий-тихий Новый год

Осеннюю мглу

Разбила и гонит прочь

Беседа друзей.

Басё

Ближний сосед лучше дальнего родственника.

Японская пословица

Утреннее солнце шутя расправилось с ночным снегом, оставляя мостовые и тротуары сухими. Последний день старого года выдался солнечным, тёплым. В садах цвели зимние цветы, в ящиках возле домов поблёскивали на солнце бахромчатые кочаны декоративной капусты — фиолетовые, кремовые, зелёные. Их разводили не для еды, для красоты, чтобы не жить зиму без цветов. В городе было тихо, уютно, чисто. Все горожане что-то мыли: женщины — крылечки и окна своих домов, мужчины — автомобили, молодой монах со шваброй — статую Будды. К обеду, выдраив всё, что можно, до немыслимого блеска, народ попрятался по домам. Она шла по безлюдным улицам, по пустому торговому центру… На Ичибанчо сильнее обычного пахло соевым соусом — рестораны готовили собу, гречневую лапшу — без неё в Новый год никак нельзя. Возле продуктовых магазинов на вынесенных на улицу столах лежали белесые лепёшки, похожие на хозяйственное мыло, большие — с тарелку, маленькие — с блюдечко. Это — рисовый хлеб. Его готовили только под Новый год. По телевизору показывали, как мужчины разбивали деревянным молотом варёный рис, сложенный в большую ступу из долблёного ствола. Получалась сплошная клейкая масса, из которой делали лепёшки. Потом их сушили. Супермаркеты продавали рисовый хлеб машинного изготовления, нарезанный ровными брусками. Твёрдый, как камень, рисовый хлеб надо было перед едой разогреть в духовке, чтобы он стал мягким, тягучим. Но если передержать его дольше двух-трёх минут, хлеб запекался жёсткой коркой, вздувался пузырём, взрывался и черствел настолько, что его невозможно было раскусить.